Резонансный чрезмерно мягкий приговор по делу о расстреле арестованного вновь поднял проблему давления местных органов власти на уездных судей. При этом отмечается, что «гипнотизирующие взгляды» на судей обращают не только чиновники, но и сотрудники силовых структур. Однако, как отмечают аналитики, судьи обязаны проявлять смелость, а в противном случае репутация всей судебной системы окажется под угрозой.

РАПСИ продолжает знакомить читателей с правовыми новостями столетней давности, на дворе 9 июля 1921 года.*

Попустительство

В №132 «Известий В. Ц. И. К.» была сообщена сущность приговора особой сессии при Московском Совете Народных судей по делу агентов Дмитровского уездного уголовного розыска Аладьина и Смирнова и члена коллегии уотнаробраза Токмакова, обвинявшихся в предумышленном самочинном расстреле содержащегося в дмитровском арестном доме подследственного Дроздова. Народным судом Аладьин и Смирнов приговорены в к одному году концентрационного лагеря, Токмаков же к шести месяцам.

Общественно-партийное мнение по поводу этого судебного приговора отразилось в примечании от редакции к указанной заметке в «Известиях» и в статье тов. М. Ветошкина, помещенной в центральном органе РКП «Правда» от 26 июня № 137.

Как редакция «Известий», так и т. Ветошкин сходятся на том, что означенное дело высоко серьезное в общественном смысле, что подобные явления абсолютно недопустимы, и с точки зрения революционной законности должны караться самым строгим образом. В результате, редакцией «Известий» делается вывод о чрезвычайной мягкости судебного приговора, а тов. Ветошкин идет еще дальше и констатирует прямое попустительство, а не правосудие.

Не отказывая народному суду в совершенно правильном анализе содеянного преступления тройкой, соглашаясь с судом в его квалификации данного преступления, тов. Ветошкин находит, однако, что судом недостаточно продуманы мотивы убийства, и исходя только из своих предположений и прецедентов из истории уголовных процессов (солидаризируясь в этом с «Известиями»), решает, что и в рассматриваемом случае было не что иное, как стремление осужденных путем убийства «засыпавшегося» бандита Дроздова скрыть и свое «рыльце в пушку».

С отсутствием достаточной продуманности мотивов убийства автор, по-видимому, связывает и непомерную мягкость репрессии, считая, что ею «суд оправдал надежды убийц».

Что и говорить! Репрессия безусловно может и должна подлежать серьезной критике. Только силой разумной и меткой репрессии может удержаться революционный авторитет народного суда, как органа революционного правосудия, и всякое отклонение судебного органа от решительной карательной линии неминуемо влечет за собой разжижение его авторитета и обрекает его на бесцельность.

Но репрессия, как мера общего предубеждения и индивидуального воздействия, особенно при предоставленной судебному правосознанию свободе выбора ее, не может быть оторванной от «порядка вещей» местного быта и оставаться висящей в воздухе без поддержки. Судья должен чувствовать, что, выбирая ту, или иную кару, он будет поддержан общественно- революционным мнением своих избирателей.

Если есть хоть малейшее сомнение в этом, если судья ощущает на себе чьи-то сильно «гипнотизирующие» взгляды (а, ведь, судья не больше, чем человек), - не может быть в нем решимости, не может быть цельности.

И в деле Аладьина и др., как в зеркале, отразились некоторые ненормальные местные условия.

Очень жаль, что тов. Ветошкин не обратил внимание на три-четыре коротенькие строки приговора, которыми постановлено о привлечении к судебной ответственности Уездисполкома и Укомпарта за противодействие следственной власти.

Первые листы подлинного делопроизводства пестрят рядом постановлений, рисующих усиленную борьбу судебно-следственных уездных органов с властью «на местах».

Уже в третьем постановлении Дмитровского уезда бюро юстиции, от 11-го февраля 1921 г. (лист дела 1-й), можно прочесть: «… а означенное дело, есть основания предполагать примет такой оборот, при котором необходимо будет вести следствие не одному лицу, … а также и другие характерные детали (М. Л.) начала следствия, по которым является необходимость в приглашении представителя следственной власти из центра в лице народного следователя по особо важным делам…».

Довольно недвусмысленно выражено, что на следственные органы кое-кто косо поглядывает.

Следующие постановления еще характернее. Там мы читаем, что Укомпарт отдал распоряжение начальнику уездной милиции немедленно освободить взятых под арест Аладьина и Смирнова и не «трогать» Токмакова, по отношению к которому Убюстом была принята мера пресечения – содержание под стражей.

Постановление Убюста №7 от того же 11 февраля прямо говорит: «ввиду оказанного противодействия, следствие по делу Дроздова приостановить и командировать народного судью Т. в Московский Совет Народных Судей для доклада…».

Доклад в центре заключался командировкой следователя по важнейшим делам, который явившись на место, в свою очередь наткнулся на такое же противодействие со стороны президиума Уисполкома и Укомпарта, которые считали себя вправе дело Дроздова «прекратить» и «арестованных освободить».

Только энергичные меры губернских судебных органов привели не в меру ретивых агентов уголовного розыска и неудачного руководителя уездного народного образования на скамью подсудимых.

Такова вкратце история дела. Она показательна. И в ней глубоко принципиальное значение. Местные судьи-заседатели, под председательством члена президиума Губсовнарсуда нашли в себе достаточно смелости, чтобы сказать «А», но их не хватило, чтобы сказать «Б». И не потому, как думает тов. Ветошкин, что у них отсутствовала судейская чуткость в смысле постижения мотивов убийства.

Их ли можно обвинять в попустительстве?

М. Левиткин.

(Известия В. Ц, И. К., №147)

Подготовил Евгений Новиков

*Стилистика, орфография и пунктуация публикаций сохранены