Народный суд рассмотрел необычное политическое дело: курьера, спешившего доставить груз, обвинили в «посылании к черту» высший госорган страны - ВЦИК. Подсудимый утверждал, что выругался в адрес не пропускавшего его коллеги, а не ВЦИК, но свидетель заявлял обратное. Подсудимого спасло местоимение, которое очевидец употреблял, когда уверял, что цитирует слова обвиняемого. В итоге он был полностью оправдан. 

РАПСИ продолжает знакомить читателей с правовыми новостями столетней давности, на дворе 21 апреля 1923 года. 

В народном суде. (Из впечатлений народного заседателя)

Русскому революционеру приходилось довольно часто иметь дело с судом. Впечатление от всех этих учреждений, начиная от мирового и кончая военным, было отвратительное. До сих пор припоминается напускное величие маленьких чиновников, в руках которых находилась свобода и жизнь людей.

По злой памяти я за 6 лет ни разу не заглянул в сферы, граничащие с судом. А потому я был поражен, когда вдруг очутился в подлинном народном суде, где вся многоликая жизнь столицы без всяких прикрас проходит перед глазами.

Вопреки обыкновению, в суд я попал на сей раз не как подсудимый, а в качестве судьи, народного заседателя на 6 дней.

Председатель суда, литографский рабочий, коммунист с 1917 года, второпях объяснил мне и другому народному заседателю наши права и обязанности, технику судопроизводства и прочее, и мы приступили к делу.

Все было так ново, так просто и вместе с тем так прочно организованно, что не верилось глазам. Я неожиданно увидел всю бездну, которая образовалась в течение 6 лет между прежним и теперешним судом, и понял, как далеко мы ушли от старого мира. Перед нами прошел ряд лиц всевозможного социального положения, всех возрастов, начиная с 15 лет. В течение недели мы разобрали свыше 50-ти дел, и из тех сотен людей, с которыми суд имел дело, ни один не напоминал собою типа старого подсудимого.

В прошлое время обвиняемый из народа хорошо знал, что в суде нужно поменьше говорить, отнекиваться. Бывали случаи, когда на вопросы, как зовут, какой губернии, подсудимый, думая, что его ловят, упорно отвечал: «не знаю». Желая вывести подсудимого из такого состояния невменяемости, судья неожиданно задает вопрос: «Ну, а скажи, ты женат или холост?». И еще более неожиданно следует ответ: «Знать не знаю, ваше скородие!».

Иначе подсудимые держатся теперь.

Обыватель, кто бы он ни был, защищается перед судом, говорит иногда даже слишком много, так что судье приходится его речь направлять в надлежащее русло. Обвиняемые чувствуют себя гражданами, судья не смущает подсудимого. Суд стал близок к народу, и подсудимые любят объясняться с ним. Подсудимые знают, что бездушно их не осудят, что судьи не являются чужими, далеко стоящими от народа людьми, а потому не боятся резать правду-матку.

Особенно смело говорят с судом рабочие. Однако, не нужно эту смелость смешивать с фамильярностью или с рисовкой, которая так была в моде в старом суде. Бывало, иной рецидивист, будучи пойман с поличным и зная, что оправдательный приговор по его делу последовать не может, хотел, по крайней мере, блеснуть пред судом острым словцом, ошарашить господ судей яркостью преступления. Теперь этого нет и в помине.

Здесь я хочу привести несколько примеров из своей практики заседателя.

Моряков и Фредерикс, два рецидивиста. Обвиняются в краже с вокзала багажного мешка с книгами. 15-летний Моряков имеет уже две судимости за кражу; Фредерикс, 23 лет, имеет их целых пять. Оба пришли в суд причесанные, прилизанные и производят весьма невыгодное впечатление. Несовершеннолетний Моряков задержан с краденным имуществом в руках; он признается в краже и берет дело на себя, выгораживая Фредерикса, который шел с ним рядом, но без краденного. Свидетель же милиционер, который долго за ними следил, показывает, что мешок был тяжелый, и несли его оба, сменяя друг друга.

С первых слов становится ясным маневр Морякова. Во-первых, наказание легче, если он кражу совершил один; во-вторых, выгородить товарища по делу есть святой долг среди тюремных обывателей.  Фредерикс держится весьма крикливо. В последнем слове он громко жалуется, что его судят без всяких улик. По его мнению, его губят только прежние судимости. Однако, суд признает Фредерикса виновным и приговаривает его строже, чем несовершеннолетнего Морякова. Фрнднрикс, выслушав приговор, громко протестует и со злостью спрашивает судей: «Что вы смеетесь, что ли?».

Васильева, 20-ти лет, бывшего делопроизводителя какой-то канцелярии, обвиняют в квалифицированной краже. Наполнив старую корзину всевозможным хламом, он отправился на вокзал и, выискав барыню с богатыми чемоданами, обратился к ней с просьбой постеречь его корзину, пока он узнает о времени отхода поезда. Когда он через несколько минут вернулся, произошла обыкновенная история: гражданка в свою очередь обратилась к Васильеву с просьбой постеречь ее чемоданы, пока она пойдет в буфет. Васильев любезно соглашается, но во время ее отсутствия совершает маленький обмен вещей, оставив свой хлам богатой даме, он унес ее тяжелые чемоданы.

Васильев на суде рассказывает кошмарную историю борьбы с нищетой. Спасаясь от хронического голода, он прибегает ко всевозможным комбинациям. Наконец, он женится на булочнице, которая получает, кроме жалования, 2 фунта белого хлеба ежедневно. Но вот жена оказалась в положении, и на седьмом месяце хозяин ее «сократил». Она без работы, и скоро должен появиться третий член семьи.

Подсудимый говорит с подкупающей искренностью; его интеллигентный вид и ясная мысль свидетельствует о развитом уме. Суд в затруднении. Факт обдуманной краж на лицо, оправдать нельзя. Однако, заседатели требуют оправдания. Председатель упирается, заявляя, что бедность не оправдывает воровство. Заседатели думают, что они могут в приговоре руководиться голосом совести, и не сдаются. Председатель же находит, что оправдание по совести, не считаясь с нормами закона, граничит с произволом, и напоминает, что мы дали присягу судить по совести, но в рамках закона.

- Закон дает, - говорит председатель, - всевозможные вариации наказания, вы можете карать в такой форме, что для подсудимого наказание будет лучше, чем оправдание, но произвольно оправдать нельзя, хотя бы потому, чтобы в другой раз не осудить произвольно.

Кстати, я неоднократно был поражен глубоким пониманием духа законов и юридической компетенцией председателей нарсуда, в большинстве случаев рабочих.

Васильева приговорили к 2-м месяцам легких принудительных работ. Он освобождается из-под стражи, а за труд ему будут платить сравнительно хорошо.

Подсудимый доволен приговором, благодарит суд и торжественно обещает больше не прибегать к таким опытам.

Между другими делами выделялось одно «политическое дело».

Гр. Минаев отправлял продукты в санаторию Наркомздрава. Гр. Филиппов такой же груз отправлял в санаторию ВЦИК. Филипову надоело стоять в очереди, т он решает, что, так как его груз следует в адрес санатории высшего органа власти страны, то ему должны уступить дорогу. Однако, оказалось, что начальство наехало на начальство. Наркомздравский курьер Минаев не уступает курьеру Вциковской санатории. Последний, недолго думая, толкает Минаева в грудь. Подоспевшему милиционеру Филиппов заявил, что Минаев выругался по адресу ВЦИК. Создается дело, и Минаев обвиняется в том, что во время ссоры он крикнул: «Ну ее к черту, твою Вцику!».

Минаев себя виновным не признает, заявляя, что он не ВЦИК, а курьера послал к черту, хотя продолжает он: «нешто это ругань, это и руганью считать нельзя». Послать к черту не есть оскорбление. «Я, - говорит он, - всегда веду разговоры по делам службы с образованными людьми, и все выражаются так». Однако, Минаева убеждают, что так выражаться публично нельзя, и все дело упирается в одно слово. Минаев говорит, что он сказал Филиппову: «Ну тебя к черту», а свидетель утверждает, что он крикнул: «Ну ее к черту», и подразумевал ВЦИК. Вдруг Минаев задает вопрос: «Разве можно ВЦИК заменить словом ее? Уж ежели бы я думал о ВЦИКе, я сказал бы: ну его, а не ну ее к черту».

Суд не нашел Минаева виновным и оправдал его.

Лондонский.

(Известия ВЦИК)

Подготовил Евгений Новиков 

*Стилистика, орфография и пунктуация публикации сохранены