В свои 76 Генри Маркович напоминает самого известного героя пьес Бомарше. Говорю лишь об одной нарицательной черте – вездесущности. Резник здесь, Резник там… Буквально вот-вот, казалось, обсуждал с советом Федеральной палаты адвокатов принудительный привод независимых юридических консультантов в лоно российской адвокатуры – глядишь, его седая шевелюра уже мелькает в кулуарах юридической конференции родного Санкт-Петербурга.
Поутихли фанфары торжеств в честь 150-летия российской адвокатуры, самый именитый из ныне живущих отечественных адвокатов рассказал РАПСИ, почему полное право справлять полуторавековой юбилей сейчас имеют исключительно его коллеги, по каким причинам наших судей нельзя считать душегубами и садистами, и зачем он принимает как должное культ собственной личности.
«Александр II доверял своему народу. Наше государство – не доверяет»
- В России сегодня, наверное, нет ни одной профессиональной корпорации, которая может похвастаться 150-летним непрерывным стажем работы. Лично вы праздновать еще не устали?
- Немного утомительно, тут вы правы. Но меня к этому толкает сообщество. И не то чтобы я какое-то его знамя. Просто наиболее раскрученный персонаж.
Далекий 1864-й это действительно год учреждения сообщества адвокатов. Можно сказать, профессии. Кстати, есть три критерия, по которым можно определять, профессия ли адвокатура или не профессия.
- Давайте их вспомним.
Первая – допуск к профессии. Тут могут быть разные уровни, но, как минимум, необходимо высшее юридическое образование. Был установлен пятилетний стаж работы по профессии. Второе – наработанные профессиональные стандарты и этические нормы. В адвокатуре, правда, они появились очень давно. Можно вспомнить и римлян с греками, но, в основном, это французская школа. И третье – контроль самоуправляемой ассоциации, поскольку это профессия свободная и независимая. Таковая и была создана в 1864 году.
Правда, тогда судебные уставы учредили не только адвокатуру. Они создали новый суд, новую прокуратуру.
- Тогда почему только вы шумно гуляете?
- Действительно, никакого шевеления в судейском сообществе что-то не наблюдается. Была, правда, недавно одна статья Валерия Зорькина…
- … с тезисом о крепостном праве как главной духовной скрепы дореволюционной России.
- Думаю, в этой статье некоторые вещи просто были изложены не совсем удачно. Здесь надо отделить фактологическую сторону от ценностной, жизнь – от отношения к ней. Еще при Софье Власьевне (Советской власти – прим. РАПСИ) я как-то делал доклад в Санкт-Петербурге, к 125-летию российской присяжной адвокатуры. И как раз тогда погрузился в этот пласт истории. Обнаружил, что все те реформы - не только судебная, но и экономическая, земская, военная, реформа образования - проводились с самого верха при отчаянном сопротивлении дворянства, которое теряло многие привилегии. И - при абсолютной пассивности 85 процентов остального населения, по большей части крестьян.
- Знакомый статистический показатель.
- Да, наводит на определенные размышления.Так вот, полтора века назад говорили так: реформу провел Царь Освободитель с кучкой красных бюрократов. Сейчас прилагательное «красный» большинством воспринимается негативно. Но тогда оно имело совершенно иное значение. Речь шла о людях, которые не разучились краснеть за дикости крепостничества.
- Красивый поворот.
- Что же сейчас получилось? Мы даже в своем этическом кодексе прописали следующий оборот: «Развивая традиции присяжной адвокатуры, мы принимаем кодекс профессиональной этики адвоката». Ведь адвокатура у нас сейчас организована по тому же принципу, что и 150 лет назад.
При этом говорить о «непрерывности стажа» не совсем корректно. Перерыв был, с 1918 по 1922 годы. Большевики декретами о суде №1 и №2 полностью уничтожили царскую юстицию. Тут очень интересно: если в отношении суда и прокуратуры было заявлено, что они подлежат реформированию на началах революционной законности, то про адвокатуру не было сказано ни слова. При этом к присяжным адвокатам, которые, вообще-то, защищали и революционеров, и бомбистов, была очень сильная неприязнь.
- Об этом есть знаменитое ленинское: «Адвокатов надо брать в ежовые рукавицы и ставить в осадное положение, ибо эта интеллигентская сволочь часто паскудничает».
- Не будем забывать, что данная фраза в письме Стасовой была произнесена в совершенно определенном контексте. Ленин говорил о том, что нельзя допускать, чтобы при защите социалистов, которые оказывались на скамье подсудимых, адвокаты-либералы в целях смягчения вины не касались существа их взглядов. Он и писал Стасовой, что адвокатов надо брать умных, но ограничивать их защиту только критикой нарушения стороной обвинения норм закона. Проще говоря, чтобы адвокаты не смели покушаться на существо светлой идеи.
При этом присяжная адвокатура восторженно приняла Февральскую революцию. К слову, шесть министров Временного правительства – бывшие адвокаты, во главе с Керенским. А вот Октябрьскую революцию они также массово не приняли.
- Природа ненависти большевиков лежала в этом неприятии?
- Нет, не только. Традиции присяжной адвокатуры по политическим делам были такие: в обоснование причин действий своих подзащитных они критиковали тлетворное влияние среды, объективные условия, которые толкали людей на совершение преступления. Этого сторонники полного «-изма», придя к власти, допустить не могли. И не прощали.
- Отправившись в прошлое, мы как-то совершенно забыли о высказывании Валерия Дмитриевича.
- А Валерий Дмитриевич абсолютно прав с точки зрения того, что скрепой того миропорядка, я только не стану называть ее духовной, точнее
– социокультурной, было именно крепостное право. И такой миропорядок устраивал всех - и снизу, и сверху. Вспомним «Вишневый сад».У Фирса спрашивали:
- Фирс! Когда это было-то?
- Ну как же – перед несчастьем!
- Перед каким несчастьем?
- Как перед каким? Перед волей!
Впрочем, такой период вообще-то проходили все государства. Сословная организация общества, пусть не в форме крепостничества, была по всей Европе. «Вассал моего вассала не мой вассал» и так далее. И это все в итоге преодолевалось. Что – оценивать такие изменения как геополитическую катастрофу? Не надо было отменять крепостное право? Я все-таки думаю, что Валерий Дмитриевич был немного неряшлив, когда не совсем четко отделил одно от другого.
- Представим Александра II, по вашей оценке - самого великого государственного деятеля российской истории, в нашем времени. Какие бы реформы он проводил в первую очередь?
- Нет никаких сомнений, что он поднял бы роль местного самоуправления. То есть начал ту же самую земскую реформу, которую провел и в свое время. Разумеется, он бы не сужал подсудность присяжных, а расширял бы ее.
- Что такое, по-вашему, суд присяжных?
- Это не только юридический, но и политический институт. Когда вводится суд присяжных, государство делится своей властью с обществом.
Как ни крути, получается, что царь Александр доверял своему народу. А наше государство – не доверяет. И мы имеем мертвую конституционную норму о том, что граждане имеют право на участие в отправлении правосудия. У нас в уголовном суде сейчас только 0,1% дел рассматривается присяжными. Как выражаются статистики, такой цифрой смело можно пренебречь.
Когда простой человек садится в кресло судьи, ему не на кого переложить ответственность за то решение, которое он примет. Присяжного спрашивают не о том, как вообще бороться с преступностью, а о том, виновен или нет конкретный человек, который перед тобой сидит.
Именно от тебя все будет зависеть - ты можешь невиновного послать в тюрьму. И наши присяжные начали судить, опираясь на свои разум и совесть. И жизнь показала, что простые люди способны подняться над своими предрассудками, над ксенофобией и шовинизмом.
Приведу интересный пример. Было в конце XIX века такое дело - мултанских вотяков. Это, если коротко, нынешние удмурты. Они обвинялись в языческом колдовстве и учинении ритуального убийства русского православного человека. И присяжные – те же крестьяне – они этих удмуртов оправдали. Дело заинтересовало сына уездного судьи, а впоследствии писателя Владимира Галактионовича Короленко, он подробно следил за ним. И вот сразу после оправдания вотяков подходит Короленко к старшине присяжных, благодарит его за справедливость, и замечает, что тот какой-то смурной. А старшина в ответ на благодарности бормочет: «Да, конечно, правильно поступили, по справедливости». А заканчивает вопросом: «Ты нам, барин, лучше скажи – как бы этих колдунов найти и извести?!».
«Верховному суду чаще следует вспоминать о презумпции невиновности»
- Пару лет назад вы назвали наших судей «чиновниками в мантиях, которые только и делают, что сожительствуют со следователями и обвинением». И, мол, чтобы эта практика изменилась, принципиальна позиция Пленума Верховного суда РФ. При Вячеславе Михайловиче Лебедеве такой пленум возможен?
- Я бы на Вячеслава Михайловича не пенял. У нашего правосудия вообще дурная наследственность.
- Так что необходимо делать Верховному суду?
- Ему надо подавать пример: последовательно применять презумпцию невиновности по делам, которые до него докатываются. И не давать «петухов», как в одном разъяснении Пленума, будто при избрании меры пресечения суд не должен затрагивать вопрос о виновности.
- Что это значит?
- Представьте: следователь выходит с ходатайством, что такой-то гражданин обвиняется в хищении или убийстве, и должен непременно содержаться под стражей. Что такое виновность? Понятие виновности заключает в себе ответы на два вопроса. Первый – причастность к совершению преступления. Второй – уголовно-правовая вина. И что получилось? При наличии в УПК и статье 6 Европейской Конвенции по правам человека нормы о том, что арест может быть только по обоснованному подозрению, суды, получив такое разъяснение в 2004 году, абсолютно перестали вникать, есть ли какие-то доказательства или их нет. А они, эти доказательства, должны непременно быть, причем, как говорят наши английские коллеги, убедительные на первый взгляд.
Другой важный момент. Следствие, к примеру, говорит: человек обвиняется в мошенничестве, поэтому его следует заключить под стражу. А при проверке выясняется, что действия обвиняемого это не мошенничество, а самоуправство. Или обвинение в убийстве – а там явно просматривается необходимая оборона. И как быть? На протяжении длительного времени суды доказательства просто не проверяли. Слава богу, в 2010 году Пленум ВС РФ свою позицию пересмотрел. И, действительно, суды стали вникать в доказательства, сажать стали меньше.
Не модный нынче Карл Маркс говорил, что для судьи нет иного начальника кроме закона. В нашей ситуации можно продолжить мысль классика: кроме закона и руководящих разъяснений Пленума Верховного суда РФ. Да, я помню, что по Конституции никто суду указывать не может, даже вышестоящая инстанция, но де-факто понятно, что если судья не будет следовать указаниям Пленума, решения просто будут отменяться.
- Но ведь прокурор в деле по-прежнему очень часто равнее адвоката.
- Действительно, реальной состязательности в наших судах сегодня нет. Этому не способствуют традиции, унаследованные, опять же, от Софьи Власьевны. Как у нас называется расследование?
- Предварительное.
- Правильно. И при советской власти оно также называлось. Задача следователя – подготовить материалы для поддержания обвинения прокурором, которое он должен отстаивать в судебном заседании. А на деле у нас главная стадия процесса – как раз следствие, а судебное разбирательство – ритуальный довесок к нему. И когда в зале суда появляются все эти многочисленные тома уголовного дела, изначальная установка суда – переписать обвинительное заключение, что сейчас большей частью и происходит.
- Как можно поменять практику?
- Отменами приговоров по конкретным делам, в которых вина не доказана. И, представьте себе, сейчас я сошлюсь на дело Pussy Riot.
Вообразите: когда все там уже все давно отсидели, судебная коллегия по уголовным делам ВС РФ отменила приговор, поставив под сомнение само существо вынесенного обвинения. Жалко только, к тому времени «пуськи» срок уже отмотали. Вообразим, что Верховный суд станет постоянно занимать такую позицию, и при этом не будет закономерности, как сейчас, что оправдательных приговоров отменяется, в процентном соотношении, в 3 раза больше, чем обвинительных. Так вот, при такой практике вышестоящих судов как будут настроены суды первой инстанции?
- Они получат принципиально новое по своей сути руководство к действию.
- Фактически да. Но у нас по-прежнему к оправдательным приговорам отношение со стороны вышестоящих инстанций крайне подозрительное. А ведь судьи – ну, не монстры они, не садисты. Просто они не хотят отмены своих решений, отрицательных показателей собственной работы.
«Не надо стонать, что гражданам станет хуже»
- Независимые юридические консультанты горячо поддержали вновь возникшую дискуссию о необходимости скорейшего введения адвокатской монополии в судах. Их главные аргументы – любая монополия это высокие цены на услуги при довольно сомнительном качестве этих услуг, тогда как сосуществование на одном правовом рынке адвокатов и консультантов это благо для клиента, так как дает ему больший выбор.
- Слово «монополия» нехорошее. Я его никогда не употреблял. Проще говорить об унификации требований, которые предъявляются к юристам, оказывающих кому бы то ни было правовую помощь. С чем мы сталкиваемся сейчас? С позорной ситуацией, тем более для страны, которая везде заявляет, что она цивилизованная и является правовым государством.
Но давайте вспомним, с чего все началось. В советское время частного бизнеса не было, существовала только судебная адвокатура.
Дальше, в перестройку, появилась потребность в оказании правовой помощи народившимся кооперативам, и судебная адвокатура на него сразу откликнуться не смогла. Считалось, что адвокат это только тот, кто защищает воров и хулиганов. Появились правовые кооперативы, в которые пошли работать юрисконсульты предприятий, хоть что-то понимавшие в хозяйственном праве.
- Такая ситуация была только в России?
- Во Франции – стране классической адвокатуры, ее колыбели, с мантиями, париками и мэтрами – после войны, когда в рост, мощно пошли коммерческие корпорации, тоже возникли юридические консультанты. Они существовали за пределами адвокатуры, оказывали помощь бизнесу. Но при этом их деятельность регулировалась Министерством юстиции. К ним предъявлялись определенные требования – то же высшее юридическое образование, достойный моральный облик. И 20 лет во Франции был дуализм, но они с адвокатурой все это время шли к объединению.
- Вернемся в Россию.
- У нас ситуация хуже. Сначала, когда появились правовые кооперативы, было введено лицензирование, Министерство юстиции вело реестр, куда подавались документы. У консультанта требовалось, как минимум, высшее юридическое образование. Сейчас вообще ничего не требуется. Это может быть псих, человек с судимостями. Хотя в последнем случае, как часто шучу, рецидивист все-таки сможет оказать какую-то правовую помощь.
- Он же практик почище многих!
- Ну, конечно! В итоге же мы получили ничем и никем не управляемую массу людей, а вся ситуация стала полной аналогией той, что была перед реформами Александра Освободителя, когда были ходатаи и стряпчие. Такая же бесформенная масса.
А что у нас есть в адвокатуре? Единые требования, этические стандарты и нормы, которые в нашей практике развиваются в систему прецедентов, есть контроль самоуправляемой ассоциации. Мы – не общественная организация. В Европейском суде, между прочим, бельгийскими врачами и литовскими адвокатами несколько лет назад ставился вопрос о нарушении статьи 11 Конвенции, что якобы их принудительно загоняют в профессиональные общественные ассоциации, тогда как это должно быть свободное волеизъявление. Примерно такую же жалобу в тот момент подали и английские трамвайщики.
- Что решили в Страсбурге?
- Жалобу трамвайщиков как раз удовлетворили. Судьи сказали, что тем совершенно не обязательно быть в профсоюзе. А вот что касается адвокатов и врачей, было написано: контроль профессиональной ассоциации – необходимое условие обеспечения качества профессиональной деятельности.
Мы постоянно изгоняем адвокатов, которые халтурят, обманывают клиентов, предают их. Что с ними происходит? Они пополняют ряды предпринимателей от юриспруденции. Ведь там их никто уже не заставляет оказывать бесплатную юридическую помощь. А у нас по уголовным делам свыше половины дел идет по назначению.
- Ну а аргумент про деньги?
- Что касается единых тарифов оплаты помощи, загляните и посмотрите, какая основа, на которой заключается соглашение. Оно свободное! Как договорятся адвокат и клиент, так и будет. Никаких тарифов у нас не существует, тарифы были при Софье Власьевне! И тут-то как раз рынок этот вопрос регулирует. Клиент заплатит только сколько сможет. В кодексе этики сформулированы обстоятельства, которые при этом учитываются: объем и сложность работы, продолжительность времени, необходимого для ее выполнения, опыт и квалификация адвоката, степень сложности и др. Люди договариваются! Конкуренция – есть! И когда вот эти ребята, которые сейчас практикуют за рамками адвокатуры, станут адвокатами, что лично для них изменится? У них там что было? Договор возмездного оказания услуг. А у нас что?
Договор об оказании юридической помощи. По сути, то же самое.
Конкуренция идет не между адвокатскими образованиями, так как помощь оказывают конкретные люди. Ничего не изменится. Но если ты, дружок, приходишь в адвокатуру, подчиняйся правилам профессии, которые не взяты из головы Резника, Пилипенко или кого-то еще. Они наработаны веками отношений адвокатов и клиентов.
Есть еще один интересный момент. Вообще-то у нас преференция – абсолютная адвокатская тайна. Нас нельзя допросить об оказании юридической помощи.
- Еще один «пряник» для сомневающихся консультантов.
- А это не их пряник! Это привилегия доверителя! Потому что он приходит к человеку, и у него гарантия: все, что он адвокату расскажет, останется тайной. Никто на это посягнуть не может! К нам, между прочим, приходит немало юристов-предпринимателей, неплохих профессионалов, не буду мазать всех черной краской. Там действительно есть отличные специалисты по корпоративному праву, налогам, финансам. Была интересная история, когда пришла одна крупная фирма, которая помогала бизнесменам по одному налоговому делу. А потом их вызвали в Следственный комитет и допросили в качестве свидетелей. И они были не вправе отказаться от дачи показаний. Поэтому не надо придумывать и стонать по поводу того, что гражданам станет хуже.
Мы говорим вот о чем: нельзя на предпринимательской не регулируемой никакими профессиональными нормами основе оказывать постоянную юридическую помощь за плату! Мы не собираемся никого загонять к адвокату. Есть общественные организации, есть родственники, соседи, наконец. Ты хочешь, чтобы в суд за тебя пошел общественник, или твой сосед? Флаг в руки! Но если люди на этом зарабатывают, если профессионально оказывают помощь, то, извините меня, отношения с доверителем, получается, не защищены вообще!
- Выходит, критики адвокатской монополии частенько просто не замечают очевидные преимущества адвокатуры.
- Люди или не знают, или, действительно, извращают наш закон. Принцип организации адвокатуры – разграничение адвокатского бизнеса от корпоративного самоуправления, что было соединено в советской адвокатуре, где договоры заключались с коллегиями. Сейчас я никакого отношения как президент адвокатской палаты не имею к делам, которые проводят адвокаты любых адвокатских образований. Никакой централизации в современной адвокатуре нет. Никаких тарифов, которые диктуются сверху. Свободное соглашение адвоката и клиента. И, понимая ситуацию, что есть люди, которые много лет довольно успешно оказывают юридическую помощь за рамками адвокатуры, я отдаю себе отчет, что их надо принять или вообще без вступительных экзаменов, или устроив собеседование только по двум нормативным актам – закону об адвокатуре и кодексу профессиональной этики.
При Царе-батюшке, кстати, это регулировалось довольно просто. Если имеется некто, уверенный, что может оказать юридическую помощь, не будучи адвокатом, такой «специалист» мог ее оказывать, но не более пяти раз в год. Да и то по не сложным гражданским делам.
- Наверное, чтобы не перетрудился на непривычном поприще.
- … а вот дальше – извините! Вступало в силу регулирование, работали профессиональные адвокаты. Поэтому никто не загоняет граждан в угол, упаси боже! И сейчас мы имеем дело либо с необоснованными страхами, либо с намеренным искажением действительности. Проще говоря, спекуляциями.
«К решалам у адвокатуры доступа нет!»
- В 2002 году, накануне принятия новой редакции закона об адвокатуре, многие ваши коллеги говорили что-то типа «ну вот теперь мы точно очистим корпорацию от паршивых овец!». Однако если внимательно следить за криминальной хроникой, отстрелом некоторых представителей профессии, складывается впечатление, что «воз и ныне там».
- Могу сказать, что настрой в немалой степени оправдался. Первое. Тысячи субъектов с корочкой адвокатов наше сообщество покинули. Мы действительно непросто переживали период турбулентности 90-х годов. При этом я не называю эти годы «лихими», тем более не швыряю в них камни как иные бесчестные политиканы. Для меня они, скорее, славные, поскольку были закономерны, со всеми неизбежными издержками. Так вот: у многих из этих тысяч «корочки» были для отмазки, они вообще никому не оказывали юридическую помощь. С принятием 12 лет назад нынешнего закона об адвокатуре началось очищение.
У нас есть такое правило: статус адвоката прекращается, если адвокат утратил связь с сообществом, о нем нет никаких сведений, и даже нет скудных отчислений.
Справка РАПСИ: в столице сегодня каждый адвокат-член Московской городской палаты адвокатов (МГПА) платит 800 рублей ежемесячно на нужды МГПА. Это в 4 раза меньше чем в Германии и в 6 раз меньше, чем во Франции.
У нас есть дисциплинарная практика. А прекращение статуса адвоката это жестко – человек лишается куска хлеба. Поэтому такая крайняя мера применяется не всегда, а лишь в случаях тяжких проступков. Да, есть карманные адвокаты, я их называю инкассаторами.
- В обиходе их еще кличут решалами.
- И представьте себе: у адвокатской палаты к ним доступа нет! Да и как выявить такого адвоката-инкассатора? У нас есть порядок при работе адвоката по назначению: категорически воспрещается персональный вызов Иванова, Петрова, Сидорова. Следует обращаться только в адвокатское образование, в котором адвокат назначается в соответствии с графиком. Если защитник появляется в таком деле с нарушением этого порядка, мы его изгоняем.
А как по жизни появляются карманные адвокаты? Задерживают какого-то субъекта, мы сейчас не обсуждаем, обоснованно или не обоснованно. И ему следователь говорит: «Я могу тебе помочь, но при одном условии: возьми вот именно этого адвоката, Сидорова!».
- Ну а поскольку бывших не бывает…
- Скорее всего, человек заключает соглашение. Представьте себе: не всегда следователи с оперативниками оказываются обманщиками, берут деньги и действительно выполняют взятые на себя обязательства. Не возбуждают дело, либо прекращают его, либо квалификацию полегче дают, либо подводят под примирение сторон…
- Тогда как узнать о таких адвокатах?
- К нам такая информация не поступает, дело-то по соглашению! Все довольны! Один заинтересован, чтобы дать. Другой – чтобы взять. Третий – чтобы передать за процент. Я все время говорю начальникам УВД или руководителям-«следакам» на совещаниях: «Поднимите дела за год, отказные или прекращенные, и вы обнаружите удивительную картину – там один или, в лучшем случае, два адвоката, вообще неизвестные, они никто и звать никак! Что это за люди? Почему именно к ним поступают такие обращения?».
- А в ответ – тишина?
- Молчание. Приведу такую статистику. Примерно 250 дел в год мы рассматриваем из 600-700 жалоб. Ведь поступает много необоснованных претензий, когда, например, потерпевший жалуется на адвоката обвиняемого или истец жалуется на ответчика. Тут извините! На качество оказания юридической помощи может жаловаться только доверитель. Так вот, из 250 жалоб примерно половину мы признаем обоснованными. Из этой половины около 20 адвокатов каждый год из сообщества изгоняется. Когда мы имеем абсолютное опорочивание чести и достоинства адвоката – предательство интересов клиента, принятие незаконных поручений в ситуациях, когда адвокат отдельно, закон – отдельно, халтура абсолютная – тогда да, вон из профессии.
«Чисто физически мы не можем быть единым целым»
- Саму адвокатскую корпорацию при этом трудно назвать однородной. Есть адвокаты-трудяги. О них мало известно, потому что, наверное, таким некогда гулять по светским раутам. Решалы и «инкассаторы» любят известность, но только в чрезвычайно узких кругах. Наибольший внутрикорпоративный контраст лично я ощутил месяца три назад, когда средь бела дня на улице Москвы была убита адвокат Татьяна Акимцева, а уже на следующее утро несколько десятков представителей вашего цеха перед телекамерами веселились на очередном турнире по гольфу. Я не чересчур строго оцениваю моральный облик некоторых ваших коллег?
- Пример, конечно, неоднозначный. Да, в это пост-тоталитарное время многие профессии пополнили группу риска. Но разве только адвокатов убивают? Нередко выясняется, что убитый был как раз решалой. Следователей разве не убивают? Убивают! Прокуроров с судьями? Убивают! Причем часто по неизвестным нам причинам. Ничего не могу сказать предметно, я Акимцеву не знал, она была областным адвокатом. До меня лишь доходили сведения, что она была крепким профессионалом.
Видите ли, какая ситуация. Сейчас только в Москве более 9 тысяч адвокатов. В областной коллегии еще 5 тысяч. Всего только в столице и ее окрестностях, выходит, больше 14 тысяч адвокатов. Конечно, мы чисто физически не можем быть единым целым. Друг с другом знакомы, в лучшем случае, не более сотни адвокатов.
- А как же цеховая солидарность, ну, хотя бы внешне?
- В адвокатуре, как и во всякой профессии, есть разные группы, и тут я с вами отчасти согласен. Есть элита, есть звезды. Их очень мало, потому что в основном вы-то их и зажигаете. Если адвокат складно говорит, фактурен, не удивительно, что СМИ его замечают. Обычно позерами называют адвокатов, которые складно и пламенно любят произносить речи в процессе. Мол, их речи никакого отношения к предмету не имеют, а сами они красуются перед публикой. Но я бы к таким ситуациям подходил крайне осторожно.
- Почему?
- Для кого адвокат произносит речь? По большей части, для суда. Но дело делу рознь. Бывает так, что на скамье подсудимых – подонок, по делу все доказано. Сидит в зале суда убитая горем мать. И адвокат говорит не только суду, но и ей, чтобы она услышала хоть что-то хорошее о своем сыне.
Что согревает нашу профессию? Государство, эта махина, преследует человека – мы его защищаем. И у нас нет дисконта как у прокурора, который по закону должен отказаться от обвинения, если посчитает его в суде недоказанным. А когда судья сидит с какой-то презрительной миной, или вообще в окно смотрит?! Ты должен прекрасно понимать положение такого адвоката!
Ну и, наконец, дела, по которым, главным образом, мне, грешному, часто приходится выступать – громкие, резонансные дела в переполненных публикой и прессой залах. К таким речам я, конечно, готовлюсь. И, разумеется, были случаи, когда они поворачивали процесс, когда окончательно формировали позицию суда. Когда при их помощи можно было даже заглянуть вперед, в будущее.
- Это как?
- Иногда понимаешь – дело заказное, и на этой стадии вряд ли тебе удастся его перешибить. Но – опыт, профессионализм подсказывают: жизнь долгая, дальше будет апелляция, потом кассация, еще позже - надзор. Немало дел – например, дела журналиста Вадима Поэгли, дело «МК» и Павла Гусева, или журналиста и депутата Ольги Китовой, председателя Совмина Узбекистана Худайбердиева и еще пара десятков так широко неизвестных – решались положительно для доверителей уже в надзоре. Разумеется, я знаю, что мои речи записываются, появляются в газетах, и порой они опережают дальнейшее движение процесса.
Но есть и самоуважение. Адвокатура это не кабинетная работа. Для большинства адвокатов это ремесло, и в такой оценке нет никакого самоуничижения. Прочные, хорошие знания, которые дают тебе возможность с их помощью помогать людям, защищать, представлять, и, тем самым, зарабатывать на жизнь. Адвокатская элита превращает ремесло в профессию. А у меня бзик – стремлюсь превратить профессию в искусство.
- Вы так и не закончили ответ на первый вопрос…
- Ответ прост: если в той ситуации, что вы описали, присутствовали адвокаты, которые знали убитую Татьяну Акимцеву, такой поступок, безусловно, некрасивый.
«Самый страшный конфликт – когда тебя просто не любят»
- В 90-х вы не раз заявляли: «От уголовных обвинений могу защитить любого. Но пекущихся о своих гражданских правах лиц с антидемократическими взглядами адвоката Резника прошу не беспокоить». Сейчас к вам может прийти кто-то из крупных госчиновников, или это бессмысленно?
- По гражданским делам или по уголовным?
- По гражданским.
- Вообще-то я не цивилист, а вот эта фраза относилась к делам о защите чести, достоинства и деловой репутации. Если в моих глазах такой человек обладает репутацией, в таком случае я приму поручение. Если же наоборот, это будет некто, в моих глазах, без чести и достоинства, не возьмусь. Конкретные персоналии обсуждать не готов.
Но тут же вот какая ситуация может быть. Пришел человек. Предположим, он был осужден за убийство, а сейчас его обвиняют в том, что он что-то украл. У меня есть основание взяться за такое дело, так как одно с другим не сопрягается. Повторюсь: если именно в моих глазах человек замарал себя каким-то нечестным поступком, я не возьмусь отстаивать его репутацию от обвинений в другом поступке, тоже нечестном, который он не совершал, но того же рода.
- Ваши молодые коллеги, даже те, кому ближе к 60-ти, реагируют на фамилию Резник с придыханием. Вас чуть ли не обожествляют, называют мэтром с большой буквы, говорят, что вы - чуть ли не единственный из ныне живущих адвокатских риторов. Добрый и хороший культ Генри Резника. Слава не кружит голову? Или это воздают заслуженное?
- В 2002 годубыли выборы президента Московской адвокатской палаты. А избирает президента не общее собрание, а совет палаты. И вот первый совет Адвокатской палаты города Москвы голосовал так: 8 голосов за мою кандидатуру, 7 – против. Так что не все меня любят, не преувеличивайте.
- Но это было 12 лет назад.
- Хотелось бы думать, что ко мне в адвокатуре относятся хорошо. Во-первых, я никогда никому не переходил дорогу. Откровенно говоря, никогда ни с кем не конкурировал. Я веду по большей части такую категорию дел, по которой идут только ко мне. Второй момент: я все-таки много делаю для укрепления престижа адвокатуры. И, наверное, те позиции, что отстаиваю, не могут не приветствоваться представителями адвокатуры. Есть, правда, один повод для полемики с не менее достойными представителями нашего цеха, которые продвигают мысль о необходимости коммерциализации сообщества. Еще момент: адвокаты видят, что я не использую кресло президента в личных целях. Всем известно, что до сих пор, в моем-то возрасте, я кормлюсь исключительно адвокатскими гонорарами. Если получаю гонорар, то он обычно высокий. И это позволяет выполнять правозащитный долг, когда я провожу дела бесплатно.
- Ну а как же профессиональная или элементарная человеческая зависть?
- А чему завидовать? Говорю же - в своей практике я с другими адвокатами не пересекаюсь. Недавно поздравлял с 20-летием московский арбитражный суд. Был Антон Иванов, об уходе которого я просто-напросто горько сожалею. И, поздравляя, сказал им, что все это время выступаю бессменным любимцем всех арбитражных судей страны. Как мастер разговорного жанра потом сделал паузу. Судьи стали переглядываться.
- Ответ же лежал на поверхности…
- Разумеется – я не практикую в арбитражных судах. Дальше продолжил таким образом: поэтому все эти гигантские суммы, которые фигурируют в арбитражных делах, проскакивают мимо меня. Ну а в финале вздохнул - и закончил: «Приходится довольствоваться гонорарами обездоленных олигархов, по уголовным делам».
- Вы – не единственный, кто совмещает корпоративную деятельность, адвокатскую практику и научную работу.
- Разве? Сейчас в адвокатуре другой такой фигуры, чтобы активничала по всем трем направлениям, не вижу. Как ушибленный наукой человек я что-то там постоянно осмысливаю, что-то такое пишу. Я открыт, каждый адвокат, который хочет коммуникации со мной, знает, что препятствий для этого нет. Наконец, я возглавляю комиссию по защите профессиональных прав адвокатов. И всем известно, что я иду в суды и на следствие, и по свободному соглашению ценой один рубль защищаю других адвокатов – своим авторитетом или отсутствием оного.
В таких ситуациях меня интересует не только этот конкретный адвокат. Я не могу допустить появление прецедента по осуждению честного профессионала. В конце концов, надеюсь, что люди это замечают. С другой стороны, вот видите - уже пошла самореклама. Это плохо, но это вы меня вынудили!
Отчего вырастает негатив? От каких-то претензий. Самый страшный конфликт знаете какой?
- Какой же?
- Когда тебя просто не любят. Рационально предъявить претензии такому человеку нельзя, и в то же самое время нет никакой возможности выносить его рядом с собой. Я просто надеюсь, что таких персонажей по отношению ко мне сегодня в адвокатуре не существует.
- Но, вспомните, счет-то 8-7.
- Никогда об этом не забываю. Все эти годы мне своей деятельностью приходилось завоевывать симпатии тех людей, которые изначально, при формировании адвокатской палаты, ко мне относились негативно. Конечно же, они заблуждались! Если бы у них была правдивая информация о моей светлой фигуре, я прошел бы с результатом 15-0. Но прошел-то с разницей всего в один голос! Так что помню об этом раскладе и стараюсь блюсти себя.
Беседовал Владимир Новиков
