Аркадий Смолин, собственный корреспондент РАПСИ

В психиатрии весьма широко используется понятие "криптомнезия". Это расстройство памяти, когда человек забывает источник той или иной информации. Чужие идеи и творчество через некоторое время осознаются как свои. Судить в соответствии с Уголовным кодексом такого человека, конечно, неправильно. Однако поставить в известность всех его знакомых, что они имеют дело с хорошим рассказчиком, но посредственным автором, наверное, все же стоит.

Криптомнезия – полезное качество для истового и альтруистического распространения человеком как своей родной общеполезной информации. До определенного момента общество даже нуждается в таких людях. Они способствуют накоплению плодотворных идей, на основании которых затем проще придумывать что-то новое. При этом не стоит забывать, что в определенный момент такие носители чужих идей превращаются в сорняки. Поэтому стоит заранее подумать о создании эффективных механизмов для их удаления.

В качестве наглядного примера можно привести Джойс Хатто – британскую пианистку, миф вокруг которой привлек внимание к творчеству разных талантливых, но до тех пор малоизвестных, исполнителей. Пока женщина умирала от рака, ее муж массового распространял записи самых разных пианистов, которые подписывал именем жены.

Драматическая легенда о страдающем от неизлечимой болезни даровании, записывающем шедевры в домашней студии, вызвала шквальный интерес, как у экспертов, так и у массового слушателя. В итоге, к тому времени, когда секрет раскрылся, публика успела узнать и полюбить ряд новых для себя композиторов и произведений, которые якобы исполняла Хатто, а критики и специалисты открыли несколько дотоле неизвестных талантливых исполнителей, чьи записи украл муж пианистки.

Гораздо больше внимания привлекают случаи похожие на криптомнезию в политике. Пару лет назад ее симптомы привели к грандиозным скандалам в Германии. Министр обороны Карл-Теодор цу Гуттенберг и министр образования Аннетте Шаван были вынуждены подать в отставку после того, как их диссертации были признаны компетентной комиссией  плагиатом. Общественное негодование было настолько сильно, что Гуттенбергу даже пришлось покинуть Германию и поселиться  с семьей в США.

Нечто подобное едва не повторилось у нас в 2012-13 годах. Сначала блоггеры обвинили в плагиате депутата от "Единой России" Владимира Бурматова, затем депутата Госдумы от Рязанской области Николая Булаева, замсекретаря генсовета "Единой России" Ольгу Баталину и даже парламентария от ЛДПР, сына лидера партии Владимира Жириновского Игоря Лебедева. Все они, по мнению пользователей системы "Антиплагиат", предпочитали метод компиляции при создании своих научных работ, большей частью пренебрегая оформлением ссылок на источники.

Ни о каких заметных последствиях предъявленных депутатам обвинений общественности пока неизвестно. Впрочем, дискуссионным является сам вопрос о том, чья стратегия в ближайшей перспективе разумнее: Германии или России.

После скандала с Шаван некоторые немецкие СМИ сравнили охоту за признаками плагиата в работах политиков с методами инквизиции в поиске ведьм. Уже прослеживается тенденция, когда формалистский подход к научной новизне используется как оружие в конкурентной борьбе. Несколько немецких профессоров были обвинены в плагиате и отстранены от должностей, которые заняли их хулители. Профессионализм и таланты последних, при этом, оказались далеко не всегда сопоставимы с интеллектуальным уровнем первых.

Не сложно представить, как схожим образом ужесточение закона о плагиате может быть использовано в политических целях. Таким образом, увязывать рост нетерпимости к плагиату с эволюцией в соответствующих кругах пока не получается.

Личное или общественное благо

Часто приходится слышать, что заниматься плагиатом может быть и не всегда противозаконно, но уж точно всегда грешно. К сожалению, и здесь не все так однозначно. Достаточно открыть практически любой богословский труд и даже православный учебник, чтобы стало очевидно: библейская заповедь "не кради" подразумевает, что человек получает имущество от Бога для использования во благо свое и окружающих, но не для владения или распоряжения по своему произволу.

Начиная с авторов Нового завета, весьма распространенным среди святых отцов явлением были заимствования друг у друга различных фрагментов и даже практически целых произведений без упоминания автора. Как отмечает историк-богослов Тарас Борозенец, дело в том, что "в своих богословских произведениях они стремились выразить не свою личную точку зрения, но богооткровенное вероучение православной Церкви".

Так что любители плагиата, особенно некоторые депутаты, принявшие недавно закон о защите чувств верующих, вполне справедливо могут заметить, что выискивать заимствования в работах, сделанных во имя общественного блага – как минимум, не по-христиански.

Что же касается научных публикаций, стоит вспомнить о том, что если бы в нашей стране не существовало традиции плагиата, то к моменту исчезновения СССР мы бы, скорее всего, остались вовсе без современной философии как явления. Не секрет, что подавляющее большинство советских философов попросту компилировали свои научные труды из актуальных западных работ, которые за нашим "железным занавесом" тогда были абсолютно недоступны.

Некоторые и вовсе ограничивались переводом книг популярных мыслителей и публикацией их под своим именем. Именно так широкий круг читателей получил шанс познакомиться с идеями Мишеля Фуко, Жака Деррида, Жиля Делеза и многих других мыслителей мировой величины в книгах с простыми советскими именами на обложке.

Многие считают это главным позором отечественной философской школы за всю историю ее существования. Но многие ли задают себе вопрос, что бы стало с нашей философией, если бы мы более полувека были практически полностью лишены доступа к актуальной западной философской мысли, действительно изолированы от международного мейнстрима?

Некоторые юристы-теоретики высказывают мнение, что особый путь философии в СССР можно сравнить с поиском суверенных решений в нынешней российской юридической науке и законотворческой практике.

Можно ли осуждать плагиат, когда речь идет о привнесении на российскую почву полезного зарубежного опыта – например, законов, позволяющих быстро отреагировать на новые угрозы? Или о выводе какого-либо нового знания из маргинализированной (коей сегодня у нас стало узкоспециализированное научное сообщество) области в общественную жизнь?

Пожалуй, в данном случае уместно будет вспомнить ответ Уильяма Шекспира, который на замечание критика по поводу кражи целой сцены у современного им автора, отвечал: "Эта сцена – девушка, которую я вывел из плохого общества и ввел в высший свет".

Форма или содержание

Известно, что для соборного сознания православной Церкви вопрос авторства текста является второстепенным – по сравнению с содержанием форма не имеет значения. Тот же принцип действует и для научно-правового сознания: важно не столько то, кто придумал новый закон или правило, сколько вопрос – как широко и твердо его удалось внедрить в жизнь всех слоев общества. В данном случае, труд истинного автора текста депутат-плагиатор оплачивает своим трудом, которым он заработал свое имя, позволяющее этот текст выпустить в большое плавание.

Настоящая проблема в том, что наши законодатели, заимствуя зарубежные идеи, зачастую полностью переиначивают их смысл. А иногда и вовсе направляют новые законы против их же первоначальных авторов. Как тут не вспомнить средневекового автора Доменики, который не только выкрал из античного сочинения Дони диалог, но вставил в него три сатирических фрагмента, направленных против истинного автора?!

Воровать грамотные законы – это не плохо. Поскольку это может считаться частью транснационального опыления, которое оперативно переносит с одной почвы на другую некоторые здравые идеи.

Что действительно плохо – так это безграмотное воровство. Если попытка запутать следы приводит к уничтожению оригинальной идеи, такой плагиат, очевидно, следует наказывать отстранением неудачливого экспроприатора от занимаемой должности, поскольку к ней он явно не готов.

Не случайно начало истории борьбы с плагиатом как явлением по срокам почти совпало с раскрытием одного из наиболее наглых его примеров. В 1812 году стало известно, что  "Voyage d’Abdoul Rizzak", подписанный Лангле своим именем, оказался отрывком из старого перевода Галлана сочинения Абдул-Риззака. Плагиатор пытался замести следы, уничтожив тетрадь с оригинальным переводом, однако, к счастью, у нее обнаружился дубликат.

Вялая реакция на действия гражданских активистов показывает, что, пожалуй, наше общество будет готово простить высокопоставленным плагиаторам их слабости. По меньшей мере до тех пор, пока концентрация в нашей среде актуальных научных и правовых идей не станет предметом зависти на Западе.

Проявить подобную гуманность обществу будет проще, если в игре против него законодатели перестанут манипулировать идентичными наперстками с написанными на них двумя различными переводами одного понятия. Ужесточение антипиратских законов при полном пренебрежении к вопросу плагиата – это то же самое, что наказывать за воровство и поощрять экспроприацию.

Проблема плагиата и авторских прав в России неожиданно стала не столько символической иллюстрацией "правового нигилизма", сколько общего дефицита логики. Возможно, прав Жириновский, когда говорит, что Госдуме следует запретить употребление в России иноязычных слов, раз уж даже в такой строгой науке как юриспруденция интерпретация одного понятия приобретает в разных случаях почти противоположные значения?

Но, пожалуй, самая главная проблема плагиата в России – в несправедливости. Причем сегодня это пафосное, но жизненно важное понятие имеет гораздо большее отношение не к отношениям автора и вора, а к вопросу неравноправной организации доступа к необходимому для общего развития контенту разных социальных слоев.