Великие российские деятели науки и культуры нередко попадали в судебно-правовую плоскость. В этом материале автор рассказал о сложных перипетиях взаимоотношения писателя Достоевского с властью и о том, как это повлияло на творчество и мировоззрение гениального автора.
3 января 1850 года в 8 часов утра на Семеновский плац Санкт-Петербурга под конвоем привели арестантов. Там уже возвели деревянный эшафот, обтянутый до времени черным сукном. Готовится публичная казнь за организацию заговора с целью свержения власти. Под укрытием на эшафоте три столба, к которым будут привязывать смертников. Приговоренных выстроили в шеренгу, зачитали приговор, подвели к месту расстрела, переодели в предсмертную одежду, поставили на колени. Священник обратился к арестантам с последними словами утешения. Внезапно раздался смех, одному из приговоренных кажется веселым вид смертников в нелепых мешковатых балахонах.
Осужденных неспешно делят на тройки, потому что столько разом казнят у столбов. Во второй партии смерти ожидает отставной поручик инженерных войск Русской императорской армии, будущий великий писатель Федор Михайлович Достоевский. Первых трех возводят на эшафот, их руки связаны рукавами балахона, на головах скрывающие лица капюшоны. Раздается команда офицера, солдаты поднимают ружья. Звучит команда «на прицел!» Но залпа нет. Адьютант вручает командующему казнью генералу Сумаркову пакет, в котором высочайшее помилование с заменой казни на каторжные работы с лишением всех титулов и званий.
Устами князя Мышкина из романа «Идиот» Достоевский впоследствии рассказал о своих переживаниях в эти страшные минуты подготовки расстрела.
«Этот человек был раз взведен, вместе с другими, на эшафот, и ему прочитан был приговор смертной казни расстрелянием, за политическое преступление. Минут через двадцать прочтено было и помилование и назначена другая степень наказания; но, однако же, в промежутке между двумя приговорами, двадцать минут или по крайней мере четверть часа, он прожил под несомненным убеждением, что через несколько минут он вдруг умрет. Мне ужасно хотелось слушать, когда он иногда припоминал свои тогдашние впечатления, и я несколько раз начинал его вновь расспрашивать. Он помнил всё с необыкновенною ясностью и говорил, что никогда ничего из этих минут не забудет.
Шагах в двадцати от эшафота, около которого стоял народ и солдаты, были врыты три столба, так как преступников было несколько человек. Троих первых повели к столбам, привязали, надели на них смертный костюм (белые длинные балахоны), а на глаза надвинули им белые колпаки, чтобы не видно было ружей; затем против каждого столба выстроилась команда из нескольких человек солдат. Мой знакомый стоял восьмым по очереди, стало быть, ему приходилось идти к столбам в третью очередь. Священник обошел всех с крестом. Выходило, что остается жить минут пять, не больше. Он говорил, что эти пять минут казались ему бесконечным сроком, огромным богатством; ему казалось, что в эти пять минут он проживет столько жизней, что еще сейчас нечего и думать о последнем мгновении, так что он еще распоряжения разные сделал: рассчитал время, чтобы проститься с товарищами, на это положил минуты две, потом две минуты еще положил, чтобы подумать в последний раз про себя, а потом, чтобы в последний раз кругом поглядеть. Он очень хорошо помнил, что сделал именно эти три распоряжения и именно так рассчитал….
Неизвестность и отвращение от этого нового, которое будет и сейчас наступит, были ужасны; но он говорит, что ничего не было для него в это время тяжелее, как беспрерывная мысль: «Что, если бы не умирать! Что, если бы воротить жизнь, — какая бесконечность! И всё это было бы мое! Я бы тогда каждую минуту в целый век обратил, ничего бы не потерял, каждую бы минуту счетом отсчитывал, уж ничего бы даром не истратил!».
Молодого писателя Достоевского схватили и приговорили к казни за принадлежность к тайному обществу Михаила Петрашевского, где обсуждалась главная запретная тема того века – свобода крестьян. Агент Третьего отделения записывал все, о чем говорилось среди членов организации и регулярно докладывал царю Николаю I.
Непосредственной причиной ареста стало публичное чтение Достоевским революционного письма Белинского к Гоголю. После этого царь принял решение арестовать всех петрашевцев.
Восемь месяцев тюрьмы Достоевского не сломили. Он вел себя мужественно, никого из членов общества не оговорил, не выдал. Согласно сохранившимся свидетельствам на одном из первых допросов Достоевский заявил: «Я вольнодумец в том же смысле, в котором может быть назван вольнодумцем и каждый человек, который в глубине сердца своего чувствует себя вправе быть гражданином, чувствует себя вправе желать добра своему отечеству, потому что находит в сердце своем и любовь к отечеству и сознание, что никогда ничем не повредил ему».
Приговор военно-судной комиссии по делу Федора Достоевского. Ноябрь 1849 года
Военный суд находит подсудимого Достоевского виновным в том, что он, получив в марте месяце сего года из Москвы от дворянина Плещеева копию с преступного письма литератора Белинского, - читал это письмо в собраниях: сначала у подсудимого Дурова, потом у подсудимого Петрашевского и, наконец, передал его для списания копий подсудимому Момбелли. Достоевский был у подсудимого Спешнева во время чтения возмутительного сочинения поручика Григорьева под названием "Солдатская беседа". А потому военный суд приговорил его, отставного инженер-поручика Достоевского, за недонесение о распространении преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского и злоумышленного сочинения поручика Григорьева,— лишить на основании Свода военных постановлений ч. V, кн. 1, ст. 142, 144,169,170,172,174,176, 177 и 178, чинов, всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием.
Николай I потребовал сообщить о помиловании арестантам в самую последнюю минуту казни. От смертного ужаса сошел с ума упомянутый в приговоре поручик Григорьев. Федора Достоевского пережитое изменило навсегда. Из теоретического социалиста он превратился в гуманиста, для которого человек является наибольшей ценностью.
Писатель говорит с нами в образе князя Мышкина о том, что смертная казнь абсолютно недопустима.
«Убивать за убийство несоразмерно большее наказание, чем самое преступление. Убийство по приговору несоразмерно ужаснее, чем убийство разбойничье. Тот, кого убивают разбойники, режут ночью, в лесу или как-нибудь, непременно еще надеется, что спасется, до самого последнего мгновения. Примеры бывали, что уж горло перерезано, а он еще надеется, или бежит, или просит. А тут, всю эту последнюю надежду, с которою умирать в десять раз легче, отнимают наверно; тут приговор, и в том, что наверно не избегнешь, вся ужасная-то мука и сидит, и сильнее этой муки нет на свете. Может быть, и есть такой человек, которому прочли приговор, дали помучиться, а потом сказали: «Ступай, тебя прощают». Вот эдакой человек, может быть, мог бы рассказать. Об этой муке и об этом ужасе и Христос говорил. Нет, с человеком так нельзя поступать!».
Если мы считаем себя полноправными наследниками литературного, духовного, гуманистического достояния гениального писателя Федора Достоевского, то вопрос о допустимости смертной казни в России должен быть навсегда закрыт.
Андрей Голик
*Мнение редакции может не совпадать с мнением автора
