Роль главного критика судебной системы в этом веке закрепилась за советским и российским юристом Тамарой Морщаковой. Наибольший вес ее словам придает участие в создании проекта реформы судебной системы, а также профессиональный статус – судьи Конституционного Суда РФ в отставке, на основании которого подразумевается, что ее оценка основана на наблюдениях за проблемами системы изнутри. Разберем, насколько это соответствует истине и какие замечания Морщаковой требуют внимания. 

Первые 55 лет своей жизни Тамара Морщакова занималась научно-теоретической деятельностью. В Институте государства и права АН СССР являясь системным советским правоведом она сопоставляла сложившуюся в стране практику с судами других дружественных коммунистических держав (ГДР). 

Впрочем, до начала перестройки интересы Морщаковой касались судебной системы в обобщенном виде: так, с 1971 по 1991 год она работала во ВНИИ советского государственного строительства и законодательства и лишь в 1985 году стала членом Научно-консультативного совета Верховного суда РФ. 

Морщакова признает, что ее теоретический уклон всегда был объектом критики: «Нередко приходилось слышать довольно обидные слова: как можно заниматься наукой, не имея практического опыта?»

Однако после распада Советского Союза Морщакова получила выдающийся шанс, наконец, применить свои теоретические знания на практике в федеральном масштабе. Она принимала участие в разработке Конституции РФ, Концепции судебной реформы, а также проектов Федерального конституционного закона «О Конституционном суде Российской Федерации», Федерального закона «Об обжаловании в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан», Федерального закона «О статусе судей в Российской Федерации».

Ключевым годом ее жизни, пожалуй, можно назвать 1993-й. Морщакова поспособствовала ограничению парламентаризма в стране и превращению России в президентскую республику. В марте 1993 года Морщакова голосовала против принятия заключения КС о неконституционности решений и действий Бориса Ельцина. А 21 сентября 1993 года голосовала против заключения Конституционного суда, которым Указ Президента РФ Ельцина №1400 «О поэтапной конституционной реформе в РФ» признан основанием для отрешения его от должности.

В то же время следует признать, что Морщакова вскоре после этого отошла от активного участия в формировании решений государственного значения. Неизвестно, стало ли это следствием ее переоценки событий 1993 года, но с уверенностью можно сказать, что одна из инициаторов выбора направления развития не только судебной системы, но и всей страны в период 1993-2000 годы, отстранилась от дальнейшей активной работы по ее корректированию и вернулась в более привычный статус теоретика, оценивающего и критикующего изъяны.

Этот факт сам по себе нисколько не умаляет значимость такого смелого интеллектуала как Морщакова. Наоборот, профессиональный критический взгляд со стороны – вероятно, именно то, что сегодня необходимо нашей судебной системе для достижения новых рубежей развития. 

Но прежде чем прислушиваться к требованиям эксперта и принимать в расчет критику, все же следует оценить обоснованность и актуальность анализа на сопоставлении теоретических оценок Морщаковой и имеющихся объективных фактов из практики. 

1

Одним из главных тезисов Морщаковой, который в том или ином виде всплывает практически в каждом ее выступлении, является идеализация первого проекта судебной реформы и провал «контрреформ» после 2000 года: 

«Когда в 1991 году появилась российская концепция судебной реформы, и она начала реализовываться, первые шаги вдохновили тех, кому она была адресована. У них, можно сказать, горели глаза, они готовы были быть независимыми, справедливыми, всякими-хорошими… Был момент надежды. Я связываю его с концепцией 1991 года по развитию судебной реформы в стране и с принятием Конституции 1993 года. А потом очень быстро, начиная с 2000 года – совсем явно, пошла типичная контрреформа».

Не будем лишний раз поминать «добрым словом» девяностые. Лучше посмотрим на результаты «контрреформы» за последние 20 лет: 

- сокращение судимости более чем в два раза (с 1 266 тыс. осужденных в 2001 году до 601,1 тыс. в 2021 году);

- пропорция лиц, в отношении которых уголовное преследование прекращено судом, увеличилась в 11 раз (с 2% до 21%);

- число лиц, заключенных под стражу, сократилось более чем в 4 раза (с 366 тыс. до 87,9 тыс.);

- количество несовершеннолетних осужденных уменьшилось в 9 раз, среди них заключенных под стражу – почти в 10 раз.

Если в 2003 году в России было 600-650 заключенных на 100 тысяч человек, то к настоящему времени их количество сократилось до 450. Для сравнения, в США сидят 700 человек на 100 тысяч населения.

2

Предполагаем, что не во всех случаях количественные показатели могут служить лучшей иллюстрацией качества изменений (на них, например, может влиять и изменение общего правового и социального климата в стране). Вот и Морщакова в своих выступлениях предпочитает обобщения по качественным признакам (в парадигме «успех-неудача»):

«Очень не хочется начинать с резкого тезиса, но без него, очевидно, нельзя сконцентрировать внимание общества на том, что действительно происходит с судами. Он заключается в том, что российская судебная система разрушена».

Пожалуй, более релевантны для автора перевода ряда немецких законов будут результаты исследования Европейской Комиссии, согласно которым «разрушенные» российские суды в 2020 году продемонстрировали лучшие показатели в осуществлении оперативного правосудия в гражданском, арбитражном и административном судопроизводстве среди стран Совета Европы.

3 

С другой стороны, сколь бы эффективен ни был механизм, если им никто не пользуется, то и ценности он никакой не представляет для общества. Возможно, провал реформы заключается в пренебрежении россиянами судами? 

«Авторитет судебной власти существует на бумаге. Он должен существовать реально в глазах общества, но, к сожалению, показывают все опросы, что он очень низок, невелик. В основном суды имеют авторитет у тех, кто никогда к ним не обращается», - утверждала Морщакова.

Действительно, в 1990-е годы россияне при наличии возможностей предпочитали обращаться для решения споров к людям не в мантиях, а в малиновых пиджаках. Однако, в начале XXI века ситуация начала стремительно меняться, уровень доверия растет в среднем на 1% в год (например, в 2006-м 22,4% доверяли российским судам, а в 2016-м – уже 32,6%, при этом количество затруднившихся с ответом и выбравших нейтральный вариант почти не меняется, т.е. уменьшается именно число не доверяющих). 

По уровню доверия среди своих граждан судебная система России уже к началу прошлого десятилетия была на уровне Италии, Франции, выше Испании и Португалии. 

При этом следует отметить, что в абсолютных величинах доверие по-прежнему недостаточно высоко. И проблема эта, безусловно, требует решения. Вопрос в том, насколько объективны причины недоверия, и в чем их исток. 

В этом контексте важно процитировать профильное социологическое научное исследование, согласно которому «в России в отличие от большинства европейских государств отсутствует связь между образованием и доверием судебной системе, что может свидетельствовать о неэффективном выполнении национальной системой образования социального заказа на формирование и развитие правовой культуры граждан».

В защиту стремления Морщаковой к объективности стоит заметить, что она фактически обвиняет в недееспособности и невостребованности среди граждан не только судебную систему России, но и правоохранительные органы – по ее теории, россияне не доверяют практически никаким государственным институтам:

«Ни прокуратура, ни следствие, ни МВД не обеспечивают ничьей безопасности. Они обеспечивают собственное выживание в системе, больше ничего».

В реальности же около половины (48% на 2018 год) россиян готовы обратиться в прокуратуру, если их права были нарушены, а среди представителей бизнеса ей доверяют и вовсе две трети (67%). МВД доверяют 21% граждан, ФСБ – 11%, Следственному комитету – 9%.

4

Такие несостыковки могут даже заставить задуматься об уровне вовлеченности судьи в отставке КС РФ в актуальные рабочие процессы судебной системы: а действительно ли она знает ситуацию изнутри?

Усомниться в этом заставляет и несколько «простонародные» заявления на популистскую тему «обвинительного уклона»:

«У нас очень маленький процент оправдательных приговоров. Если ваше дело в суд передано, вас осудят во что бы то ни стало – судьям запрещают оправдывать».

Создается впечатление, будто бы Морщакова не знает устройство российского правосудия. Отличительной (от зарубежных аналогов) особенностью которого является наличие двух «фильтров» (проверок органами предварительного расследования и прокуратурой) перед поступлением дела в суд. После этих двух стадий на разбирательство судьи поступает в среднем только одно дело из пяти зарегистрированных преступлений, что позволяет говорить о 80% оправданий. 

Но даже из примерно миллиона дел в год, что доходят в нашей стране до суда, полноценные обвинительные приговоры выносятся лишь примерно по 200 тысяч (т.е. в среднем около 4% от возбужденных уголовных дел).

5

Большинство критических замечаний Морщаковой не актуальны ввиду планового развития судебной реформы, другие заставляют задуматься о «колониальной оптике». Так, по ее словам, большинство судей считают, что клетки в залах нисколько не противоречат идее справедливого правосудия, в том числе презумпции невиновности. «Нам это почти привычно. У нас почти нет сопротивляемости к таким вещам», — утверждала Морщакова примерно тогда же, когда в российских судах демонтировали последние металлические ограждения для подсудимых. 

«Допустим, еще одна слабость нашего общего процесса и в мировых судах, и во всех, но именно в низовых звеньях, — нет аудиозаписи судебного заседания. Протокол пишется от руки секретарем, часто после заседания под диктовку, в соответствии уже с замышленным решением и не корректируется по жалобам сторон. Стороны говорят: «Я вам принес свою аудиозапись». А это неформальная запись, суды ее не принимают и не могут проверить ее достоверность». 

Заметим, что в отечественных арбитражных судах аудиопротоколированием охвачено 100% судебных заседаний, на которых оно является обязательным. В СОЮ аудиопротоколирование обычно ведется при рассмотрении уголовных дел в апелляции и кассации.

Кроме того, уже несколько лет, как осуществляется обязательная публикация судебных постановлений в интернете без какого-либо предварительного отбора, чем обеспечивается прозрачность судебной деятельности. Уже создано более 3 тысяч интернет-сайтов федеральных судов и мировых судей.

6

Какую цель преследуют такие провокативно резкие заявления, возможно, поможет угадать такая цитата Морщаковой: 

«Надо, наконец, развеивать мифы, которые обычно умышленно сочиняются вокруг дел, привлекающих внимание общества. Информацию, которая официально распространяется властью по этим делам, очень трудно проанализировать людям, находящимся вне системы органов уголовного преследования. Нужно, чтобы какой-то специалист как посредник объяснил, что значит все происходящее».

Напомним, что последнее профессиональное обсуждение идей Морщаковой было посвящено ее высказыванию об «ответственности судей перед обществом и социальном контроле за правосудием». 

Президиум Совета судей РФ тогда обратил внимание КС на то, что «контроль над судебными актами должен осуществляться исключительно конституционными органами посредством уголовного, гражданского и административного судопроизводства» и что экспертиза отдельных дел нарушает право граждан на равенство перед судом и попросил ответить на вопрос, не является ли она «публичной формой влияния на суд при рассмотрении конкретных дел».

Через несколько лет после этого Морщакова ушла из Совета по правам человека и сконцентрировалась на лекциях, комментариях и критических выступлениях. Хочется верить, что уважаемая Тамара Георгиевна с приятными чувствами вспоминает свой изначальный жизненный план:

«Юристом я стала случайно: изначально хотела поступить на факультет журналистики МГУ, куда меня не приняли, несмотря на наличие золотой медали… Меня «спас» школьный друг, который посоветовал пойти на юрфак».