Аркадий Смолин, обозреватель РАПСИ
Проект закона, устанавливающий стократный размер штрафа за коммерческий подкуп и взятки, можно считать практически принятым. Принципиальная поддержка проекта представителями всех этажей власти озвучена, претензии депутатов минимальны. Между тем, сам метод борьбы с коррупцией путем ужесточения наказания грозит стать роковой ошибкой всей антикоррупционной программы.
Как известно, сложные проблемы всегда имеют простые, легкие для понимания, но принципиально не верные решения.
Например, многие ратуют за внедрение в России китайского опыта борьбы с коррупцией с помощью смертной казни. Стало популярным козырять радикализмом требований – например: якобы только страх смерти избавит чиновников от дурных привычек. При этом мало кто обращает внимание на тот факт, что в самом Китае каждый год по коррупционному обвинению расстреливают все больше людей. Появилось даже специальное понятие - "китайская пирамида".
Контуры нашего аналога – "российской пирамиды" - стали очевидны по итогам прошлого года.
По словам генпрокурора Юрия Чайки, "в 2010 году прокурорами в суд было направлено свыше 8600 уголовных дел о преступлениях коррупционной направленности в отношении почти 10 тысяч лиц. Судами вынесено уже около 8 тысяч обвинительных приговоров, осуждено 720 должностных лиц органов государственной власти и местного самоуправления, почти 1300 человек – должностных лиц правоохранительных органов".
Действенность антикоррупционной кампании налицо. Однако, по последним данным, ведет она не к сокращению коррупционного рынка, а лишь к увеличению размера взяток.
По подсчетам департамента экономической безопасности МВД, в 2010 году средний размер взятки в России вырос в 2,5 раза: с 23 тысяч до 61 тысячи рублей. Симптоматично, что почти половина (47%) отмеченных в СМИ фактов взяточничества относится к чиновникам. К слову, у милиционеров (занявших второе место) этот показатель вдвое ниже – 23%.
Можно предположить, что "качественный" рост коррупции (размера взяток) является следствием сокращения ее "количественной" составляющей (числа активных взяточников). Другими словами, хочется верить, что повышение таксы взятки связано с тем, что брать оную становится действительно опасно.
На самом деле, построение "российской пирамиды" обусловлено, скорее всего, иным явлением: суровость наказания призвана скрыть проблемы с обеспечением его неотвратимости. Хотя любому юристу и криминалисту известно, что исключительно только одно ощущение неотвратимости наказания может существенно повлиять на состояние преступности.
Отсутствие контроля за коррупционными финансовыми потоками, деградация агентурной работы спецслужб в террористической среде, капитуляция мультикультурной политики в национальных республиках приводит к инфляции наказания. Предложения ввести стократные штрафы за взятку, десять лет лишения свободы за экстремистские призывы – не только демонстрируют потерю профильными органами рычагов влияния на эти проблемы, но и грозит ужесточением наказаний по другим статьям. Возникает дилемма: либо приравнять запись в блоге к убийству (самый распространенный приговор по которому сейчас – 8-10 лет), либо отказаться от политики гуманизации наказания, повышая следом потолок наказаний и за более тяжелые преступления.
Антикоррупционная борьба провисает не в силу своей демагогической природы (в чем ее принято довольно безосновательно обвинять), а потому, что президент в этой борьбе лишен возможности опереться на какой-либо институт. Например, институт выявления конфликта интересов и порядка его разрешения долгие годы не замечал существование Юрия Лужкова и Елены Батуриной, пока на их устранение не была дана санкция сверху.
Не секрет, что большинство российских организаций по контролю за финансовыми нарушениями в госорганах были созданы при участии самих коррупционеров, либо являются частью корпораций, деятельность которых должны проверять. Имеющиеся в России антикоррупционные институты – либо "фирмы-однодневки", либо органы, которые сами надо лечить от тяжелейшей коррупционного болезни.
Вместо повышения вероятности наступления санкций, государству проще усилить наказание. Ведь в первом случае нужна новая реформа, направленная на усовершенствование контроля за финансовой деятельностью чиновников, отслеживанием утечек крупных денежных сумм в зарубежные структуры... Для этого нужны новые эффективные институты. В условиях продолжающихся реформ МВД, судебной системы начинать новое коренное институциональное переустройство крайне опасно.
Казалось бы, вполне можно пойти по более простому пути - придумать новый закон, который, помимо прочего, позволит государству заработать деньги на штрафах и предвыборные баллы на одобрении обществом. Теоретически впоследствии их можно использовать для новой созидательной реформы.
Однако хуже всего то, что ныне увеличение штрафов без внедрения эффективных контролирующих институтов, скорее всего, приведет лишь к радикальному росту тарифов административной коррупции (т.н. распила, отката и заноса), которая сегодня является важнейшим элементом параэкономической болезни государства (взятки – не столько экономическая, сколько моральная проблема). Если в период экономического роста начала "нулевых" доля этих выплат составляла примерно 50% (распил – 20-30%, откат – 10-15% и занос 2-5%, то теперь, по некоторым данным, приближается к 80-90%.
Это грозит экономическим коллапсом. Ведь все траты на откаты и проверки компенсируются качеством продукции, либо ростом цены на нее. А чаще всего – совмещением этих двух параметров. Таким образом, катастрофический рост коррупционных тарифов приведет к катастрофическому падению качества российских товаров и инфраструктуры. Последствия чего мы могли наблюдать на Саяно-Шушенской ГЭС, волгоградском мосту и по всей России во время лесных пожаров 2010 года.
Институциональный паралич борьбы с коррупцией признает и президент РФ Дмитрий Медведев: "У нас, кстати, полно полезных институтов, которые абсолютно не работают". Где найти фундамент для их построения – вопрос пока неразрешимый. Чиновники, бизнес, правоохранительные органы, следствие повязаны взаимными обязательствами. Эксперты любят ссылаться на общество, которое должно самостоятельно создавать гражданские институты. Однако, как показывает практика, народ в этом крайне не заинтересован.
Заимствование зарубежного опыта борьбы с коррупцией в России бесперспективно хотя бы по той простой причине, что обществу глубоко безразлична проблема коррупции. "Простой народ", по оценкам Левада-центра составляющий 88-92% населения России, настолько одурманен патриотической пропагандой, что его вовсе не волнуют злоупотребления чиновников. Недавно Лев Гудков озвучил результаты "новогодних" соцопросов, согласно которым скандалы вокруг "Транснефти", "Синих ведёрок", аварии на Ленинском привлекли внимание менее 5% населения. Для сравнения, одним из главных итогов года 32% россиян назвали 65-летие Победы и 21% - перепись населения.
Более того – на практике именно общество способствует процветанию коррупции. Взятки за совершение противозаконных действий в России составляют мизерную часть. Один из опрошенных РАПСИ экспертов утверждает, что "в основном народ платит за то, чтобы получить то, что ему по закону положено. Пусть это и положено, но, если его не простимулировать – или, как говорят, "не приделать к нему ноги", – то оказывается недоступно".
В результате снизу распространяется мифология коррупции: любая услуга, помимо оплаты, должна сопровождаться "благодарностью". Недавно экс-министр здравоохранения и социального развития Михаил Зурабов удивлялся, почему в интерактивном опросе до 90% телезрителей голосуют против повышения зарплаты медикам. Очевидно, люди не верят в то, что, если они лично не заплатят врачу деньги из рук в руки, их вылечат.
В этой ситуации остается надеяться лишь на зарождение в России "благородной" элиты, для которой достоинство личности будет являться абсолютной ценностью. Для реальной модернизации необходима критическая масса людей, которые будут оценивать качество своей работы не в системе координат долга перед начальником, и даже в качестве долга перед Богом, а, в первую очередь, в категориях достоинства собственной личности. Коррупция должна стать "неприличной" - то есть, как интерпретируют этой понятие знатоки И.Канта (например, Александр Морозов), "не-прикладываемой-к-лицу-человека-в-силу-его-представления-о-собственном-достоинстве-и-долге".
Чтобы ускорить процесс зарождения такой элиты, необходимо говорить с обществом о сложных вещах сложно. Не упрощая до популистских лозунгов экономического уничтожения всех коррупционеров или физического уничтожения всех террористов. В современной камерной музыке применяется понятие Klangerweiterung. Считается, что новая академическая музыка мучительна для слушателя, как звук дрели, но, тем не менее, мучить слушателя необходимо. Так же как необходимо мучить ребенка изучением иностранных языков. Эта потребность и именуется вышеуказанным немецким термином, который можно перевести как "расширение зоны звучащего".
Для коррупции "зона звучащего" должна распространиться не только на моральные императивы, но и на статью 20 Конвенции ООН по борьбе с коррупцией. Она требует "признать в качестве уголовно наказуемого деяния, когда оно совершается умышленно, незаконное обогащение, то есть значительное увеличение активов публичного должностного лица, превышающее его законные доходы, которое оно не может разумным образом обосновать". То есть вводит понятие "презумпции виновности": чиновник должен объяснить происхождение средств на свои расходы, если они превышают официальные доходы. Выполнять этот пункт Россия, ратифицировавшая конвенцию в целом, по вполне понятным причинам отказывается.
В расширенную "зону звучащего", несомненно, должно попасть и обсуждение судебной системы в контексте борьбы с коррупцией. Однако не в том смысле, который в последнее время стал особенно популярен (коррупция судах сильно преувеличивается, дабы скрыть коренную проблему их развития в России). Мировой опыт подсказывает, что только разрыв связей суда с исполнительной властью, самоуправление судебной системы – единственная возможность маргинализировать коррупционную политику.
Судебная система – единственный институт, где общество влияет на характер госполитики непосредственно. Не через выборы депутата или жалобы министру, а иском. Именно методы, массово используемые в судах для отстаивания собственных интересов, формируют принципы поведения чиновников, правоохранительных органов, социальных институтов. Каждый человек делает выбор: использовать в суде связи, давать взятки, либо же сделать ставку на услуги профессиональных адвокатов, помощь гражданских организаций.
В результате мы сами создаем (в терминах руководителя консультативной группы комиссии по модернизации и технологическому развитию России Александра Аузана) то самое "корпоративное государство, в котором используются связи с властью", вместо "социального демократического государства, в котором вы используете гражданские институты".
Все это, однако, вовсе не означает, что в ближайшие годы на существенные перемены в борьбе с коррупцией нам можно не рассчитывать.
Роль deus ex machina вполне по силам взять на себя новосозданному Следственному комитету РФ. Именно благодаря тому, что это ведомство появилось на свет после раздела всех сфер влияния и финансовых потоков, оно в настоящий момент является по-настоящему независимым. СК РФ может стать тем самым внешним контролирующим институтом, который должен провести проверку всех коррумпированных органов власти до того момента, как они выработают к нему иммунитет.
