Продолжаем совместный проект с историографическим сообществом «Политика на сломе эпох» под общим названием «Парламентаризм новой России». В рамках этого проекта наши читатели смогут прочитать интервью с депутатами Госдумы России первого созыва, узнают, как строилась работа в парламенте и какие они, народные избранники, лично.

Наш очередной гость — экономист, политолог, депутат Госдумы РФ первого и второго созывов Виктор Шейнис.

— Первый и главный вопрос, что Вас подвигло пойти на первые выборы в первую Думу?

— Вы знаете, мне сейчас даже трудно вернуться в то время, чтобы ответить на этот вопрос. Произошло это естественно, это стало продолжением того, чем я занимался ранее. Конечно, если смотреть с сегодняшней точки зрения, у меня были наивные представления о том, как будет развиваться Россия, что может принести новый парламент. Я был одним из участников разработки новой Конституции и руководителем инициативной группы, которая занималась избирательными законами, поскольку избирательного закона у нас, по сути, не было. Поэтому то, что предстояло в первой Думе, мне представлялось продолжением прежней деятельности в новых условиях. 

— Вы шли по списку избирательного блока «Явлинский-Болдырев-Лукин». Трудно было в тех условиях агитировать за избирательный блок?

— Я бы не сказал, что было очень трудно. У меня была своя аудитория, которая устоялась, с которой я поддерживал связи. Были группы поддержки, была достаточно благоприятная среда, которая мыслила теми же категориями, которыми мыслили мы. В целом, избирательная кампания была для меня достаточно комфортной. Я не скажу, что она занимала у меня много времени. Вот когда я избирался на Съезд народных депутатов, это было умопомрачительное занятие. Я с моими сторонниками обходил пятиэтажки нашего округа. Была вертикаль: депутат на съезд, депутат на совет и депутаты в районные советы. Эти молодые ребятишки ходил по этажам, собирали народ, и мы вели беседу с людьми. В общем, это было изматывающее занятие. Когда избиралась Дума, ситуация была другая. В девяностые общество уже было поляризовано, оно яснее представляло себя и свое будущее. По крайней мере, те, кто готовы были нас слушать, чем за три-четыре года до этого. Кроме того, уже существовала печать, уже существовало демократическое телевидение. Поэтому контакты с гражданами по времени были менее утомительны.

Я тогда проводил много времени со своими коллегами по новому избирательному блоку по разработке программы защиты Конституции. Я, как один из разработчиков, был «за» новую Конституцию и убеждал моих коллег, убеждал избирателей. Как раз накануне выборов появилась моя большая статья в «Независимой газете». Это тот орган печати, который я продолжаю выписывать до сегодняшнего дня, хотя она, конечно, с тех времен изменилась. Так вот, на страницах газеты была полемика — Юра Болдырев и я. У нас разные позиции были. И собственно этим я и занимался. И поэтому не скрою, что результаты выборов для меня были в значительной мере разочарованием. Я оптимистично смотрел на вещи и ожидал более благоприятных результатов. 

— Кстати, про разочарование. Тогда удивительным стало, что по спискам выборы выиграла ЛДПР. Как Вы думаете, почему она и почему выиграла? Некоторые говорят, что это протестное голосование было. Как Вы считаете?

— Это было и протестное голосование, и результат шока после событий 3-4 октября, и когда был опубликован Указ № 1400. Эта картинка, которую талантливо сняли журналисты CNN, и она повторялась многократно в различных передачах. От этого симпатия к Борису Николаевичу и к нам, в которых видели его сторонников, не увеличилась. Владимир Вольфович Жириновский оказался более способным человеком, чем большинство из нас. Я имею в виду, свой круг ожиданий.

Для меня он как был, так и остался шутом, клоуном на подмостках политических, которые ему предоставились. Но была публика, для которой он был любимым актером на этой сцене. Еще перед выборами опросы показывали нарастание влияния его партии. Но что они получат 23 процента, этого я не ожидал. Результат был для меня шоком. И это в известной мере отразило условия избирательного закона. Я был энергичным сторонником пропорциональной системы. И меня неоднократно, мягко говоря, критиковали за то, что половина мест была отдана спискам. В округах жириновцы получили значительно меньше, поэтому первой фракцией в парламенте они не стали. 

— Парадокс такой получился – выиграла выборы ЛДПР, а самой крупной фракцией стал «Выбор России».

— Совершенно верно. Но я не считаю, что это было ошибкой. Думаю, что принцип пропорционального состава парламента был правилен, но мы не сумели его использовать, и он во многом обернулся против нас. Некоторые из близких мне товарищей считали, что всю Думу нужно было сделать избираемой пропорционально. Я снисходительно к этому относился, говорил, что может вы и правы, но не думал, что это правильно. Но предшествовала довольно крупная борьба вокруг избирательного закона, в ходе которой сторонники Ельцина, которые все сплошь считались тогда демократами, отстаивали такой принцип: треть парламента (из 450 мест) избиралась по спискам, а две трети – по одномандатным округам. Как это получилось, я описал в своей книге довольно подробно. Эпиграфом к главе про выборы я взял высказывание: «Тому, кто любит колбасу и уважает закон, лучше не видеть, как делается ни то, ни другое».

— Вы избирались и во вторую Думу, как Вы думаете, технологический процесс изменился между первыми выборами и вторыми? 

— Не существенно. Изменилось общественное мнение. Произошел сдвиг не в пользу того политического течения, к которому я относился. Мне запомнилось одно высказывание Жириновского еще в первой Думе: «Мы идем вперед, в следующих Думах силу будут иметь сторонники нашей партии, а противники останутся на окраине, на периферии». Я в это, конечно, не верил, но действительно произошло падение примерно вдвое в этой пропорциональной части. На этих выборах окрепла позиция коммунистов. Они не имели контрольного пакета, но могли опереться на поддержку промежуточных партий, не только ЛДПР. И, в общем, во второй Думе было труднее. Тем не менее избирательный закон, которым я занимался и в первой и во второй Думе, надо было доводить до ума. Однако, на мой взгляд, он был довольно неплохим.

— Существует мнение, что Борис Ельцин тогда дистанцировался от первых выборов, сконцентрировался на голосовании за Конституцию, за которую голосовали в один день с выборами. За счет этого парламент получился очень пестрым, и демократических партий было чрезмерно много. Вы согласны с этим мнением?

— Чрезмерно много демократов?

— ПРЕС Шахрая, «Выбор России» Гайдара, «Яблоко» Явлинского, «Союз 12 декабря» Бориса Федорова, «Регионы России».

— Я бы иначе сказал, происходил отлив из демократического движения. «Демократическая Россия» на съезде народных депутатов была тоже не единой, не консолидированной, но все-таки она была однородной идеологически. А на протяжении девяностых годов происходил отлив, переход на какие-то другие позиции. И многих своих коллег со времен съезда я уже не мог называть демократами. Вторая Дума, как и первая, отразила позицию населения во взбаламученной стране. Тогда люди не пришли к какой-то четкой позиции, хотя они и сейчас не пришли к этому. Этот раздергиваемый электоральный корпус исходил где-то из известности тех или иных людей. Считаю, что первая и вторая Думы отражали более или менее четко ситуацию в стране. В округах, конечно, играли свою роль случайные факторы.

— Возникает вопрос, зачем тогда демократы сами помогали оппонентам – коммунистам – завоевывать второй парламент, который получился коммунистическим? «Яблоко» и «Выбор России» выставляли в одномандатных округах каждый по кандидату, то есть, конкурируя друг с другом, получается, помогали коммунистам. Кстати, за историю первых выборов в парламент был только один случай, когда «Яблоко» и «Выбор России» достигли согласия не конкурировать в одном округе, это был Ростов-на-Дону, этот случай еще долго был единственным в стране.

— Объективно так получается. В «Яблоке» доминировало представление, которое со временем усиливалось. Сейчас лидеры «Яблока» под акцентом это защищают, что «Выбор России» стал для нас тем же самым, что и коммунисты. Особенно остро такое восприятие было в первой Думе. Был один эпизод по одному округу, где совершенно очевидно было, что голоса раскалывать нельзя, очень уважаемые представители интеллигенции ленинградской выступили с призывом к кандидату от «Яблока» снять свою кандидатуру и агитировать избирателей голосовать за представителя «Выбора России», потому что у него больше шансов. Он не снял свою кандидатуру, сказал, что для него это то же самое, что и коммунист. В итоге, произошло то, что и должно было произойти, ни один не прошел. Прошел представитель политически далекий от тех и других.

— В первой Думе Вы вместе с Михаилом Алексеевичем Митюковым входили в Комиссию по разработке законодательных предложений при президенте...

—  Это происходило до первой Думы. Это было во время избирательной кампании, когда, протежируя своим сторонникам, президент создал две или три комиссии. Это была возможность оставаться на государственной службе, получать зарплату и, главное, участвовать в политической жизни. Михаил Алексеевич во время Съезда народных депутатов не был членом «Демократической России», но тут его позиция тоже сдвигалась в нашу сторону. В этой комиссии мы занимались в большей мере технологическими вопросами: каким образом структурировать первую Думу, как поставить вопросы, чем ей заниматься и так далее. Я не жалею, что в этом участвовал.

— В одной из своих статей он дал этому явлению название «предпарламент». Насколько существенной для первой Думы стала работа этой Комиссии?

— Не очень существенной. Вы знаете, предпарламентом называлось то собрание, которое соорудил Керенский в сентябре 1917 года, которое, по сути дела, сдало Россию большевикам.

Я не могу сказать, что комиссия Митюкова сыграла в этом какую-то особенную большую роль, но в значительной мере те наработки, которые у нас были, полетели в отвал. Это была просто форма существования объединения людей более или менее близких по своим политическим ориентациям, и, конечно, прообразом парламента она не стала.

— Спикером первой думы стал Иван Рыбкин. В общем-то рядовой член немногочисленной «Аграрной партии России». Почему именно он, как вы думаете?

— Для начала я должен сказать, что, наверное, политически, а главным образом в человеческом плане, Иван Рыбкин отличался от многих моих единомышленников. Я не был яростным антикоммунистом, но некоторые коммунисты у меня вызывали достаточно резкое отторжение. Иван Петрович не относился к ним. Мы с ним по много часов беседовали и в здании, где мы находились, и, гуляя по улицам Москвы, по многим вопросам мы находили общий язык.

Я думаю, что эволюция Ивана Петровича была характерной, учитывая его позицию. Он, насколько я помню, был коммунистом призыва горбачевского периода. Во всяком случае не знаю, когда он вступил в партию, но в аппарат вторым секретарем какого-то из волжских обкомов, он пошел уже при Горбачёве. А поскольку я никогда не был, даже в период самых яростных нападок демократов на Горбачёва, антигорбачёвцем, то с Иваном Петровичем мне легко было найти общий язык.

Почему он стал представителем аграрной партии, я затрудняюсь сказать, наверное, в силу известного разброда среди бывшей КПРФ, так он считал перспективнее. Во всяком случае, когда были выборы, то он оказался победителем в значительной мере потому, что коммунистов в первой Думе было мало. Своего представителя они не рассчитывали провести, а он для них был подходящей фигурой, поскольку за него могли проголосовать какие-то промежуточные силы. Тем более, что фракция «Яблоко» была очень маленькая, 20 с чем-то человек, не думаю, что наши голоса сыграли решающую роль. Кстати, в день выборов Рыбкина председателем, я по одним очень печальным для меня обстоятельствам должен был поехать в Петербург. Поэтому я не участвовал, но если бы участвовал, то я проголосовал бы «против», так как конкурентом Рыбкина выступал мой друг и однопартиец, Владимир Лукин.

— На первом заседании первой Думы выступал Виктор Черномырдин, тогдашний премьер. Он призвал депутатов исключить из лексикона народных избранников слова «нетерпимость» и «нетерпение». Как Вы думаете, в общем и целом депутаты терпимо друг к другу относились?

— Нет, кончено, нет. Хотя это не исключало возможности по каким-то конкретным вопросам договариваться. И я должен сказать, что, например, во второй Думе, когда в основном проходила доработка избирательного закона, мне удалось очень много провести именно благодаря тому, что мы договаривались с коммунистами. Во многом мы совпадали, они тоже были сторонниками пропорционального принципа выборов. Поэтому я не запомнил этого высказывания Виктора Степановича, но думаю, что если бы я тогда его услышал, то я должен был весьма позитивно отнестись к этому.

— Некоторые из ваших коллег по Думе говорят, что со стороны исполнительной власти оказывалось давление на депутатов, ими пытались манипулировать. Вы ощущали что-то из этого на себе?

— Нет, на себе я этого не ощущал, потому что со мной, извините, грубо скажу, где сядешь, там и слезешь. Это было более или менее очевидно для тех, кто хотел оказывать давление, ко мне не подступались. Но, конечно, такое давление было.

— Вы работали в Комитете по законодательству и судебно-правовой реформе. Скажите, пожалуйста, как Вы думаете, Вы смогли реализовать свои идеи, планы, работая в том Комитете?

— Думаю, что в значительно мере да. Именно потому, что я занимался избирательным законодательством преимущественно, по которому у меня был альянс, неформальный, но все-таки альянс, с коммунистами. Я должен сказать, что я был членом этого комитета и в первой и во второй Думах, и с коммунистом Лукьяновым во второй Думе мне было гораздо легче. Возможно, это было связано с какими-то личностными моментами, возможно, связано с тем, что Лукьянов был гораздо опытнее как парламентарий. Понимаете, я тогда своим друзьям говорил, что у Лукьянова есть, с моей точки зрения, один недостаток, но существенный — ни одному слову его нельзя верить. Все остальное сравнительно легко. Скажем, вот он был представителем Комитета в Совете Думы. Прошло в Совете Думы какое-то предложение, поддержанное большинством совета. Я на совете Думы не был и Анатолию Ивановичу говорю: «Анатолий Иванович, ну как же так? Мы же с вами договаривались, вы же обещали поддержать другой проект». «Я и поддержал», — говорит Анатолий Иванович. «Простите, но вот протокол заседания, написано, что вы». «Ну, не знаю, что они там написали».

— Скользкий был человек.

— Очень характерный человек для первых месяцев, даже, может быть, первых двух лет горбачёвской перестройки, очень типичный.

— Кстати, о сотрудничестве с коммунистами. Часто видно по стенограммам первой Думы, что «Яблоку» даже с коммунистами было легче по некоторым вопросам договориться, чтобы принять или провалить тот или иной законопроект, чем, например, с идентичным по сути «Выбором России». Почему? 

— «Яблоко» и «Выбор России» разделило решение к экономическим реформам, к либерализации цен 2 января 1992 года, к приватизации и т.д. Это расхождение только усиливалось. Сегодня в «Яблоке» доминирует резкое отторжение наследников «Выбора России», хотя на данный момент я затруднился бы очертить круг этих людей по нынешним взглядам. Но, в общем, это расхождение мои товарищи считали главным структурообразующим.

Что касается коммунистов, то были вопросы, по которым они занимали жесткую позицию, и, естественно, здесь мы не могли никакого соглашения достигнуть. Скажем, при обсуждении в Конституционном суде вопроса о запрете компартии. Ясно было, что здесь наши позиции противоположны и с другой стороны совпадают с позицией «Выбора России». Но по многим технологическим вопросам, которые со временем становились политическими, как то же избирательное законодательство, с коммунистами легче было найти общий язык.

— Они, коммунисты, были менее принципиальны, чем «Выбор России»? Или «Выбор России» был менее принципиален, чем коммунисты?

— Нет, нет. Ни то и ни другое. Просто по некоторым вопросам «Выбор России» занимал позицию противоположную позиции большинства моих коллег-яблочников. Коммунисты по этим вопросам были более толерантны. Но среди коммунистов были действительно монструозные фигуры. Помнится, или во фракции коммунистов, или в союзной с ними группе был, например, генерал Макашов, который и сейчас у меня вызывает содрогание. Не знаю, жив он или нет.

— По-моему жив.

— Жив да? Это совершенно монструозная фигура.

— Относительно его персоны довольно жестко даже Рыбкин высказывался.

— По своим мотивам.

— Вы бы могли выделить какой-нибудь закон, который приняла первая Дума, как самый значимый для страны?

— Первая Дума приняла первую часть Гражданского кодекса, это был очень значимый закон. Первая Дума поддержала избирательный закон, который мы разрабатывали. Тогда закон разрабатывался еще где-то возле съезда народных депутатов, там наша позиция играла решающую роль. В первой Думе уже нет, там другие люди вели этот процесс, в частности, подгруппу, если мне не изменяет память, возглавлял Володя Рыжков. Поскольку там представители фракций занимали соответствующие позиции. Но Володя очень изменился с тех пор.

— Первая Дума была местом для дискуссии?

— Да.

— А вторая?

— Тоже. В третей это уже стало угасать. Конституция была написана таким образом, я считаю это своей ошибкой, что роль парламента была явно занижена. Нашу Конституцию, в том числе и близкие мне люди, называют сверхпрезидентской. И она недопарламентская. Ее возможности были занижены. Резкой линией расхождения, расколовшей демократов, была Чеченская война. Это одно из памятных событий моей жизни. В ночь, в период с 1994 на 1995 год, представьте, южная темная ночь, Грозный, всполохи пламени, горели все окрестные дома. Это в президентство Б.Н. Ельцина. Мы с Сергеем Адамовичем Ковалевым наивно пытались остановить этот процесс, причем Сергей Адамович почему-то считал своим союзником Андрея Козырева, который по многим внешнеполитическим вопросам был нам близок. Я сейчас думаю, что наша позиция была недостаточно жесткой. В формулировках, в оценках достаточно жесткой, но наши действия не были достаточно жесткими. Но заявить себя противниками президентской линии мы не могли.

— И последнее, продолжите фразу: «Госдума России первого созыва – это…»?

— Это было очень забавно.

Справка: ШЕЙНИС ВИКТОР ЛЕОНИДОВИЧ

Родился в 1931 г. 

Окончил в 1953 г. исторический факультет Ленинградского университета. Доктор экономических наук. Профессор. Главный научный сотрудник Института мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО) РАН.

За выступление против советской интервенции в Венгрии в 1956 г. был отстранен от научной и педагогической работы. 

В 1958-1954 гг. работал расточником на Кировском (Путиловском) заводе в Ленинграде.

В 1964-1975 гг. – доцент кафедры экономики современного капитализма Ленинградского университета, с 1977 - старший, затем главный научный сотрудник в ИМЭМО РАН.

В 1990 г. избран народным депутатом Российской Федерации. 

В 1991 г. – членом Верховного Совета РФ. 

В 1990-1993 гг. – один из авторов Конституции РФ, избирательного законодательства. 

1993 г. участвовал в основании избирательного блока «Явлинский-Болдырев-Лукин» (с 1995 г. – партия «Яблоко») . Член Политического совета РОДП «Яблоко». 

В 1994-1999 гг. – депутат Государственной Думы ФС РФ первого и второго созывов, член Комитета по законодательству.

В 2005 г. опубликовал двухтомную работу «Взлет и падение парламента. Переломные годы в российской политике (1985-1993)».

В 2014 г. опубликовал книгу «Власть и закон. Политика и Конституции в России в ХХ-ХХI веках».

Беседовал журналист, исполнительный директор историографического сообщества «Политика на сломе эпох» Артем Амелин