Владимир Новиков, обозреватель РАПСИ

Во вторник 24 января исполняется ровно год с момента совершения террористического акта в Домодедово – самого масштабного преступления такого рода в столице за последние полтора года. В результате подрыва террориста-смертника в зале ожидания аэропорта погибли и умерли от ран 37 человек, пострадали 120.

Главным итогом расследования этого преступления стали вовсе не отставки в силовых ведомствах. Во всех аэропортах и на вокзалах появились рамки металлодетекторов - часть государственной "тотальной системы проверки пассажиров и багажа", которую начали разрабатывать, когда гром, по российской традиции, уже грянул. Поэтому первые два месяца после домодедовского взрыва ознаменовались жуткими давками при входах в залы вылетов аэровокзалов. Власти боялись повторения. Говорят, небезосновательно.

Потом все, как водится у нас, стихло. Сейчас где-то специальная аппаратура вовсю используется службами безопасности транспортных узлов, а где-то – стоит отключенная в сторонке, либо на ее писк мало кто обращает внимание.

Стационарный интернационал

Через пару часов после взрыва в аэропорту раненые стали поступать сразу в несколько московских лечебных учреждений. Помимо Института Склифосовского и Боткинской больницы первыми пострадавших приняли стационары, расположенные на юге Москвы. И, в частности 12-я клиническая больница, известная в народе как ЗиЛовская. В нее из Домодедово привезли шестерых.

С пятью ранеными, которых разместили в ортопедическом отделении (ЗиЛовская травматология по случаю разгара зимы и непобедимого гололеда была традиционно забита сезонными больными), довелось познакомиться меньше чем через неделю – меня перевели на реабилитацию после плановой операции на коленном суставе. В ту же самую палату, где их и разместили.

Когда я пришел в палату, ее обитатели уже перенесли экстренные операции и не были прикованы к койкам. Полученные увечья – а в основном это были проникающие осколочные ранения конечностей и туловища – позволяли им передвигаться до курилки и обратно (тем, кто не мог без сигарет). Или до границы с соседней офтальмологией и обратно – тем, кто не мог без прогулок.

Зимбабвийскому студенту и будущему хирургу Сасе Такудзве (которого для простоты общения все именовали, разумеется, Сашей, а фамилия значилась лишь в истории болезни) осколок раздробил руку. Уроженец Таджикистана Умед "поймал" несколько осколков в живот, и очень неприятный – в ступню. Его земляк, 26-летний Маруф, откликавшийся, впрочем, на вполне традиционное для нашего слуха имя Макс, залечивал рваную рану на шее. Еще один выходец из Средней Азии – молчаливый, но почему-то всегда улыбчивый Холмухаммед – пострадал меньше. Ему осколками по касательной посекло ноги и живот. Пятый пострадавший – 50-летний таксист Виталий Николаевич, без проблем откликавшийся на прозвище "дядя" - мучился от ранения левого бедра и осколков, оказавшихся в животе.

Раны, полученные в результате взрыва всеми пятерыми, были крайне неприятны тем, что никто не мог дать никаких прогнозов, сколько именно придется провести в больнице и потратить времени потом – на реабилитацию.

Кстати, эти сроки напрямую влияли на размер компенсации от государства за перенесенные страдания. Те, кто получил средние или тяжелые травмы, могли рассчитывать на полтора миллиона рублей. Остальные, с легкими увечьями – на миллион. Степень тяжести определялась не сразу, и была фактически "привязана" к числу дней, которые каждому предстояло провести в стационаре. Больше 21-го дня с высокой долей вероятности гарантировали среднюю тяжесть в документах судмедэкспертизы. Меньшее число суток – легкую.

Но ни один даже самый хороший уход в "казенном доме" не заменит дома родного. Поэтому почти каждый день после пяти вечера (времени больничного ужина) палата становилась объектом нашествия самых разных людей. В нашем с Виталием случае это была родня. К Саше приходили папа-дипломат, его большая африканская мама и хрупкая однокурсница-кореянка. Приходили поврозь.

Парни же из Средней Азии, чьи родные были далеко, наслаждались обществом многочисленных друзей из числа соплеменников. Как эти люди попадали в восьмом или даже девятом часу на восьмой этаж неплохо охраняемой московской больницы (официальные посещения заканчивались много раньше), известно только им самим, да ЧОПовцам на входе. Но почти каждый раз итогом их шумных визитов становился казан настоящего плова, который делился вполне в традициях развитого интернационализма. Других нарушений режима наш микросоциум не допускал. Говорю как на духу.

"Спасибо первым рядам"

Выписывали "домодедовских" неравномерно. Сначала "на волю" ушли Холмухаммед с Максом. Двумя или тремя днями позже домой долечиваться отправили Сашу, а вслед за ним – и Виталия Николаевича. Разумеется, до полного выздоровления каждому было далеко. Но и занимать дефицитные больничные койки резона не было: полученные раны потихоньку затягивались, а некоторые попавшие в тела осколки были настолько мелкими, что извлекать их хирургическим путем не имело никакого смысла.

Спустя почти год после взрыва я набрал номер Виталия Коротаева. Сейчас он вспоминает произошедшее спокойно. Впрочем, точно так же он описывал вторую половину дня 24 января 2011 года и в больничной курилке:

- В тот день после трех пополудни в Домодедово должен был прибыть рейс из Лондона, с которого я ждал клиента. Поднялся на международный перелет, в руках – табличка с именем. Народу – полно. Ведь только на одном самолете прилетало более четырехсот человек. Хотел было протиснуться вперед, но не получилось. Оказался позади всех, у цветочной палатки. Боялся, что клиент меня не увидит. А впереди – два ряда людей. Спасибо им. Но клиент в итоге нашелся почти сразу, поставил передо мной два больших баула – и отправился оформлять сим-карту. Так что спасли мне жизнь впереди стоящие, да эти вещи.

- Смертника в толпе не видели?

- Нет, конечно. Секунд через десять после того, как клиент отошел, я увидел сначала вспышку, потом пламя, потом услышал свист взрывной волны. Меня откинуло назад, но сознания не потерял. Сразу стало темно, поскольку разом вырубилось все электричество в той зоне. Летел пепел – и никого. Только один человек забежал за стойку ресепшна, и кричал оттуда мне – мол, беги сюда, сейчас еще рванет! Но я пошел на "нулевой" выход. Отовсюду бежали люди, толкавшие и даже сбивавшие друг друга с ног. Уже на улице увидел дырки в одежде. Выкурил сигарету – и осел на снег. Нога буквально одеревенела – глубокое ранение левого бедра. Плюс живот. Но тут спасли жировые отложения, в которых застряли кусок металла и обрезок проволоки. Скорые подъехали минут через 20. В первые две машины не сел – хватало тяжелораненых. Оказался в третьей. Врачи не могли определиться, куда нас? Я и сказал водителю – едем до МКАДа, а там решим. В итоге нас привезли в 12-ю, и я практически сразу попал в операционную.

- Сколько времени ушло на лечение и восстановление?

- Давай считать. С 24 января – 13 дней в больнице. При выписке сняли швы – так они разошлись уже в такси по дороге домой. Осложнение, еще две недели в Боткинской. Потом столичный департамент соцзащиты предложил поехать в "афганский" реабилитационный центр, что под Рузой, на восстановительно-психологическое лечение. Там провел пару недель. В итоге на больничном – 3,5 месяца. Сейчас ноющая боль в бедре присутствует, ранение-то сквозное было. Но хирурги как один сказали, что я родился с ангелом – осколок не задел ни артерию, ни нервы. Звонил тут Умеду с неделю назад. У него хуже – ступня не поднимается как раз потому, что нерв поврежден.

- Долго пришлось общаться со следствием, экспертами?

- Довольно долго. Тем более, что от них зависело, в какие сроки мы можем получить компенсации. Сначала же всех пострадавших "автоматом" сделали подозреваемыми. И только спустя какое-то время перевели именно в пострадавшие. После ряда следственных действий, которые также потребовали не один день и не одну неделю, получил в Следственном комитете направление на судмедэкспертизу, которой предшествовало изъятие из больницы улик и документов. Потом в СК вызывали еще раз. Выдали результаты экспертизы – и дело пошло быстрее.

- Если не секрет, сколько в итоге заплатили и когда именно?

- Я поступил после взрыва с ранениями средней тяжести, выписали – с легкой степенью. В конце марта, то есть через два месяца, получил миллион рублей. Саша получил 200 тысяч. Но у него и ранение попроще было.

- Когда смог вернуться на работу?

- Через три с половиной месяца. Благодарен своему руководству – пошли навстречу. Учитывая проблемы с левой ногой, получил облегченный график, по которому работаю до сих пор – пять рабочих дней, два выходных. И машину с автоматической коробкой передач, "Фольксваген-Пассат". Сейчас, правда, езжу на "Форде Мондео", но нога уже позволяет обходиться без АКПП.

В конце разговора вспоминаю наши с Виталием разговоры еще в больнице, на перекурах. Он, естественно, строил планы, что станет делать с обещанной компенсацией. Ведь не все уйдет на лечение: "Брошу, наверное, такси, куплю грузовичок новый, типа "Хьюндай-Портера" – и стану сам себе хозяин".

Но не бросил: "Не такие большие деньги, а риск немалый. А как раньше – работаешь себе на компанию, какая-никакая, а стабильность".

Так и остался Виталий Николаевич без "Портера". Может, оно и правильно?