Первые процессы революционного трибунала выявляют ряд недостатков новой судебной системы. На «деле Пуришкевича» о монархическом заговоре выясняется, что подсудимым ещё не вручали обвинительного акта и они не знают, какие преступления им вменяются. Суд обещает исправить ошибку на следующий день. «Сегодня судят, а завтра будут вручены обвинительные акты», – удивляется публика.

Не меньшим скандалом сопровождался и процесс над известным публицистом и адвокатом Леонтием Брамсоном, которого судят за публикацию ложной информации о побеге Николая II. Но в этом деле новые правила сыграли злую шутку с самим судом: на трехкратный призыв председательствующего выступить любому в роли обвинителя не отозвался никто.

К чести новой власти, она решила провести ряд реформ, например, при трибунале вводят институт общественных обвинителей.

Поскольку первые процессы вызывают общественный резонанс и сопровождаются митингами, новыми арестами и срывами судебных заседаний, то вырабатываются и правила поведения в судебном процессе.

«В зале революционного трибунала запрещаются всякие выражения сочувствия или негодования, как-то: аплодисменты с криками и прочими сочувствиями или солидарность», – гласят они. Нарушителей порядка грозят привлекать к ответственности. В то же время разрешается выражать своё мнение тихим вставанием.
Кроме того, при трибунале открывается специальный отдел по делам печати, который будет рассматривать дела о публикации ложных сведений и слухов, «поскольку они вредят интересам народа».

РАПСИ продолжает знакомить читателей с правовыми новостями столетней давности, на дворе 18-24 декабря 2017 года*.

18 декабря

Ленину и Троцкому тесно в Смольном

Как передают, Совет Народных Комисаров во главе с Лениным покидает Смольный, где комиссарам стало тесно, несмотря на то, что Ленин занимается один на чистой половине. В советских кругах предстоящий переезд объясняется еще тем, что властители из Смольного чувствуют свое положение укрепившимся.

Во всяком случае комиссар над имуществами Российской Республики Карелин-Штейнберг в настоящее время озабочен приисканием подходящего дворца для народных комиссаров и их заседаний.

Как передают, намечают для этой цели Зимний или Мариинский дворец.

(Вечерние новости)

19 декабря

Революционный трибунал

Трибунал по делам печати. При революционном трибунале в ближайшее время начнет функционировать трибунал по делам печати. Цель этого нового трибунала – преследование преступлений против народа в печати. Задачей его является преследование не за направление издания или оскорбления отдельных лиц правительства, а только лишь за сообщение ложных сведений и непроверенных слухов, поскольку они вредят интересам народа.

Трибунал печати состоит из трех лиц, избранных советом р. и с.д. Они же являются и следователями, и судьями. Заседания трибунала печати происходят публично.

Реформа революционного трибунала. Комиссар юстиции находит необходимым реорганизовать революционный трибунал на следующих основаниях:

Решено ввести институт общественных обвинителей при трибунале, избираемых советом р. и с.д. Кроме того, организуется общественная защита, к которой трибунал прибегает лишь в том случае, если у обвиняемого нет защитника по соглашению.

Допускается кассационная инстанция на приговор трибунала, причем жаловаться будет можно только на процессуальную сторону дела. Кассационный орган, как и трибунал, является органом советской власти.

Жалобы на неправильные действия следственной комиссии при трибунале могут быть подаваемы в революционный трибунал при комиссаре юстиции.

(Газета для всех)

20 декабря

Комиссару юстиции некогда

В тюрьме при комендантском управлении томятся узники, не знающие ни причины ареста, ни того, как скоро дела их будут рассматриваться. Передают, что члены комендатуры обратились к коменданту юстиции Штейнбергу с указанием на полную недопустимость содержания людей под стражей без предъявления им обвинений.

Господин Штейнберг, именующий себя левым с.-р., заявил, что «как-нибудь на днях приедет». Но с тех пор прошло уже несколько дней, а господину коменданту все еще некогда заехать к несчастным узникам, томящимся в застенках большевиков.

(Вечерние новости)

21 декабря

«Обвинительный протокол» по делу «о заговоре монархической организации Пуришкевича»

22 декабря в революционном трибунале будет слушаться дело В.М. Пуришкевича и других, обвиняемых в организации монархического заговора.

Вчера обвиняемым был вручен «обвинительный протокол».

Из числа привлеченных к делу в качестве обвиняемых не разысканы: доктор Всеволожский, капитан Шатилов, генералы Д.И. Аничков, Серебров, А. Гоц, полковник Полковников.

Формулировка обвинения. «На основании выпущенных данных» ко всем подсудимым предъявляется следующее обвинение:

В.М. Пуришкевич обвиняется «в создании офицерско-юнкерской организации, поставившей себе целью, путем вооруженного выступления, захватить власть, восстановить монархический образ правления, в снабжении этой организации материальными средствами и оружием, при помощи комитета спасения родины и революции, организации вооруженного восстания юнкеров училищ 28 октября, повлекшей за собой массу жертв».

Такое же обвинение предъявляется «обвинительным протоколом» Николаю де-Боде, И.Д. Парфенову, совершенно не упомянутым в исторической части «обвинительного протокола» А. Кованько, Н.И. Делль, С.А. Гескет, Ф.В. Винберг, а также и указанных в обвинительном протоколе лицам Д.Г. Лейхтенбергскому, И.М. Попову, Е.В. Зелинскому, А.Б. Душкиину, Н.О. Графа, Б.М. Муфелю и А.А. Брудереру.

Кроме того, де-Бодэ, Парфенову, Кованько, Делле и Гескету вменяется в вину скупка оружия для организации, составление подложных удостоверений для войсковых частей, а Винбергу и Парфенову – предоставление своих квартир для нужд организации.

Герцог Лейхтенбергский и Муфель обвиняются также в руководстве восстанием юнкеров, в захвате Михайловского манежа и телефонной станции. Попову инкриминируется дезертирство, как самовольно оставившему действующую армию и скрывавшемуся, а Зеленскому – попытка похищения бланков для целей организации из штаба петроградского военного округа.

Брудереру, помимо вышеуказанного обвинения, ставится в вину принятие на себя обязанностей комиссара Владимирского военного училища от комитета спасения родины и революции.

(Петроградская газета)

Дело Л.М. Брамсона

Около 12 часов дня открывается заседание трибунала. Под конвоем двух вооруженных солдат в зал заседания вводится подсудимый Л.М. Брамсон.

Грандиозный скандал. Публика встречает его аплодисментами, переходящими в овацию и приветствует его криками «ура» и «браво».

Бледный, взволнованный подымается со своего места председатель, видимо что-то говорит, но никто его не слышит, так как в зале стоит неимоверный шум. Председатель жестами объясняет караульному начальнику, чтобы тот очистил зал от публики. Конвойный сначала не понимает в чем дело, подбегает к судейскому столу, что-то говорит председателю. Председатель ему отвечает. Слышно только слово «очистить».

В зале подымается буквально Содом и Гоморра, раздаются крики со всех сторон: «Ничего подобного, мы не уйдем! Застенок! Хотите тайного суда!.. Вы можете выгнать нас только штыками!.. Добровольно мы не уйдем».

— Я протестую против нарушения гласности суда надо мной, – силится перекричать публику Брамсон, – я протестую против лишения меня гласного суда…

Арестуйте нас всех. – Возьмите нас всех в тюрьму, – кричат в публике, все вместе и каждый по рознь.

Председатель окончательно теряется и обращается то к одному, то к другому, также кричит:

— Я не давал вам слова…

К судебному столу подходит пр. пов. Ф.А. Волькенштейн.

— Позвольте объяснить…

— Я не давал вам слова, – раздраженно обрывает председатель.

Но Волькенштейн успевает сказать:

— Вы ведь не заявляли, что аплодисменты недопустимы. У вас до сих пор не было такого порядка…

— Караульный, – буквально вопит председатель, очистить зал немедленно!

Нерешимость караула. Вводится караул. Солдаты щелкают затворами. В публике невероятная суматоха, но солдаты не решаются приступать к действию и, не зная как им быть, отходят в угол зала.

Председатель, видя нерешимость караула, окончательно сбивается с толку и отдает приказание:

— Очистить публику от зала!

В зале смех.

Под крики: «позор», «царский застенок», трибунал покидает зал. Председатель, на ходу, отдает распоряжение увести подсудимого.

К подсудимому бросаются представители 6-й и 9-й армии, обнимают Л.М. Брамсона и говорят ему:

— Вы истинный вождь наш, мы с вами.

Затем председатель 6-й армии, обращаясь к публике, призывает петроградский гарнизон внять голосу 6-й армии и стать наконец на защиту правды.

Насильственный увод подсудимого. Караульные предлагают подсудимому уйти. Он отказывается подчиниться распоряжению добровольно и его уводят силой.

Публика предлагает вызвать в заседание трибунала комиссара юстиции. А.В. Пешехонов, указывая, что у нас действует сейчас народный суд, предлагает избрать судей и приступить к суду над Брамсоном.

Секретарь трибунала обращается к публике и от имени председателя заявляет, что председатель трибунала не считает возможным вызвать комиссара юстиции, так как комиссар ему не указ.

Митинг в трибунале. Публика не расходится. Организуется митинг. Караульные, потоптавшись на месте, покидают зал заседания.

На митинге выносится постановление: избрать делегацию из пять лиц, для переговоров с председателем, от которого потребовать скорейшего назначения дела, сохранения силы за выданными билетами и освобождения Брамсона на поруки.

В это время в зале появляется председатель и заявляет:

— Заседание революционного трибунала прерывается на неопределенное время.

После его ухода из зала, делегация устраивает совещание и затем предлагает публике добровольно очистить зал, так как председатель трибунала заявил, что он до тех пор не вступит в переговоры с делегацией, пока публика будет оставаться в зале.

Арест и освобождение председателя фронтовой комиссии по выборам в Учр. Собрание. Совершенно неожиданно для всех открывается дверь из комнаты заседателей трибунала и оттуда, под конвоем, выводят председателя фронтовой комиссии по выборам в Учредительное Собрание, Доброницкого.

Со всех сторон сыплются вопросы: «За что?» Доброницкий объясняет, что его арестовали за то, что он, подойдя к председателю, сказал ему: «Стыдно устраивать тайное судилище».

Арест Доброницкого усиливает волнение в публике, которая заявляет о своей солидарности с Доброницким и требует своего ареста. Спустя короткое время, Доброницкий возвращается обратно. Его встречают, как триумфатора.

Он сообщает, что его препроводили под конвоем к коменданту дворца, куда явились остальные члены фронтовой комиссии по выборам в Учредительное Собрание и потребовали его освобождения, сказав что они солидарны с арестованным и требуют своего ареста. Доброницкому заявили, что его освободят, если он даст подписку в том, что явится по первому требованию в трибунал. Доброницкий заявил, что он никакой подписки не даст, и тогда согласились освободить его, узнав его адрес.

Ответ председателя делегации. Публика решает подчиниться требованию делегации и очищает зал.

Делегаты отправляются для объяснений с председателем и затем, выйдя к публике, столпившейся на площадке перед залом, сообщают результаты переговоров.

Председатель согласился признать билеты, выданные на вчерашнее заседание, действительными и на следующее, назначил дело к слушанию на 21 декабря. Что же касается освобождения Брамсона, то в этом отказано по формальным основаниям.

(Петроградская газета)

22 декабря

Дело Л.М. Брамсона

Вчера публика, явившаяся в революционный трибунал слушать дело члена Учредительного Собрания Л.М. Брамсона, нашла на дверях следующее объявление:

«Воспрещаются в зале революционного трибунала всякие выражения сочувствия или негодования, как-то: аплодисменты с криками и прочими сочувствиями или солидарность. Если кто желает – может это сделать тихим вставанием. За невыполнение выше изложенного всякий нарушивший этот порядок и не исполнивший распоряжение председателя революционного трибунала, будет строго наказываться. Председатель революционного трибунала Жуков».

Открытие заседания. Открыв заседание, председатель революционного трибунала предупреждает публику, что все нарушающие порядок будут удалены из зала.
Вводится подсудимый. Публика выражает ему «сочувствие и солидарность тихим вставанием».

Читается «обвинительный протокол», из которого видно, что Брамсон обвиняется в клевете, напечатанной в газете «Революционный Набат», выразившийся в содержании заметке, сообщающей о побеге Николая II и том, что большевики продали Россию. Л.М. Брамсону вменяется в вину эта клевета, как руководителю газеты.

Кроме того, Л.М. Брамсон обвиняется в именовании себя членом центрального комитета Совета Рабочих и Солдатских Депутатов первого созыва и наконец в том, что он, будучи заведующим финансовым отделом в центральном комитете первого созыва не сдал денег и не представил отчета новому центральному комитету.

Требования Брамсона. Брамсон заявляет о своем желании сделать сообщение.

— Я не признавал и не признаю власти народных комиссаров и в трибуналах их организаций и поэтому на допросе, я не давал объяснений и не давал бы их здесь. Но тут собралось много представителей общества, граждан, и я считаю нужным дать им свои объяснения.

Я не понимаю, в чем меня обвиняют. Арестовали меня, как члена союза защиты Учредительного Собрания. На допросе спрашивали о «Революционном Набате». Тут впервые я узнаю об обвинении меня в сокрытии денег. Я делаю один вывод: как и при старом режиме, вы сначала хватаете людей, сажаете в тюрьмы, а потом подыскиваете основания к их аресту и обвинению.

Председатель, много раз останавливающий Л.М. Брамсона, заявляет, что он говорит не по вопросу обвинения.

— А я утверждаю, – продолжает Брамсон, – что это относится и к делу, и к предъявленному мне обвинению. Я считаю, что все те, кого вы держите в крепости, содержатся там незаконно. И я требую освобождения своего товарища, арестованного вместе со мною, освобождения бывших министров и вообще всех узников Петропавловской крепости.

Председатель резко обрывает Л.М. Брамсона.

— Тогда я скажу то, что нахожу нужным, в своем последнем слове, – заявляет Брамсон и занимает место подсудимого.

Допрос свидетелей. Первым допрашивается в качестве свидетеля, А.В. Пешехонов. Он указывает, что наличность имени в газете в числе других сотрудников еще не значит, что данное лицо сотрудничает в газете. А.В. Пешехонов, по личному опыту, заявляет, что очень часто литераторы дают свое имя газете, совершенно в ней не сотрудничая.

— Если вы хотите найти виновных, - продолжает А.В. Пешехонов, – прибегайте к старым испытанным способам. Учиняйте обыски, выемки документов, посылайте своих редакторов в газеты, как это делали во Франции во времена Наполеона.

— Я не беру у вас уроков по истории французской революции, – перебивает свидетеля председатель, – и приглашаю вас ближе к делу.

— Я говорю здесь не как свидетель, а как эксперт, – заявляет А.В. Пешехонов.

— Нам эксперты не нужны, отвечает председатель. – я вас вызвал, как свидетеля.

— Прочтите мою записку, - продолжает Пешехонов, – я указал, что хочу дать объяснения, как литератор, знакомый с газетной техникой.

— Замолчите, или я лишу вас слова.

— Что же, даже по программе минимум нельзя говорить, – иронизирует Пешехонов, имея в виду дерект, отменяющий законы «по столько, по сколько они противоречат программе минимум с.-д. и эс-эр партий».

— Не острите, возмущается председатель, – я прикажу вас вывести.

***

Свидетель, член союза защиты Учредительного Собрания, Шаскольский заявляет, что все обвинения, предъявленные к Л.М. Брамсону, вздор и маска, что

фактически он обвиняется за участие в союзе защиты Учредительного Собрания. Свидетель касается революционной деятельности Л.М. Брамсона и говорит:

— Л.М. Брамсон служил народу уже тогда, когда вы еще пешком под стол ходили.

— Я лишаю вас слова, – обрывает свидетеля председатель.

В таком же духе говорит следующий свидетель Каплан; его тоже лишают слова.

Лишается также слова и рабочий трубочного завода, выступивший в качестве свидетеля и начавший с приветствия Брамсону от имени рабочих, как старому социалисту.

Убежденный в своем праве свидетель. Свидетель рабочий Болотин говорит о личности Брамсона и иронизирует по адресу трибунала.

— Я прикажу вас вывести, - обрывает председатель.

— И стрелять будете? – спрашивает свидетель.

— Выведите его, приказывает председатель.

— Я не уйду без стрельбы. Стреляйте в меня.

— Дежурный, арестуйте его.

Рабочий Болотин садится на стул и невозмутимо заявляет:

— Без стрельбы не уйду.

В зале понимается шум.

В зал вызываются караульные с винтовками и штыками. Председатель закрывает заседание и трибунал удаляется. Солдаты энергичным натиском вытесняют публику из зала. Оказывается, что председатель отдал распоряжение удалить и публику.

Представители фронта соединяются в одну группу и заявляют:

— А ну-ка, пусть солдаты солдат выводят.

В это время выходит один из заседателей трибунала и заявляет, что председатель признал, что он погорячился, сказав, что требует ареста Болотина и устранения публики. Он имел в виду только лишь устранение свидетелей из зала и согласен продолжать разбор дела в присутствии публики, с условием, чтобы публика вела себя спокойно.

Рабочий Болотин заявляет. Что он презирает и большевиков и трибунал и оставляет зал заседания только для того, чтобы не срывать дела.

Возобновление заседания. Председатель, возобновляя заседание, заявляет, что при малейшей попытке нарушить порядок заседание будет закрыто, дело будет отложено на неопределенное время и подсудимый останется под стражей.

После допроса последнего свидетеля, также утверждающего, что Л.М. Брамсон дал только свое имя, но в газете не сотрудничал, что же касается обвинения его в том, что он именовал себя членом Ц.К. первого созыва, то за это преступление следует предать суду весь состав Ц.К. Допрос этого свидетеля, также как и всех его предшественников, заканчивается лишением его слова.

Защитник с фронта. Председатель троекратно вызывает обвинителя, но такового не находится. Тогда слово предоставляется защитнику, представителю 6-й армии Солодову.

Сопоставляя деятельность Л.М. Брамсона с деятельностью большевиков, защитник говорит, что последние привели армию к полному разложению, а теперь главковерх Крыленко, давая отчет в заседании центрального комитета, говорит, что надо восстановить армию.

— А что думали они, когда разлагали армию 8-мь месяцев? Так пусть же они знают, что теперь и за 8 лет не восстановить армию.

Заканчивая свою речь, защитник из армии говорит, что под его солдатской шинелью бьется мужицкое сердце, он полуграмотный, неудачка, выброшенный из школы, приветствует в лице Л.М. Брамсона борца за землю, и выражает уверенность, что солдаты и рабочие, входящие в состав судей трибунала, не осудят этого борца.

Из группы представителей фронта слышатся возгласы:

— К вам присоединяется 9-я армия, Кавказская армия.

Часть публики спокойным вставанием выражает свою солидарность с защитником.

Обвинитель, но не Брамсона. Председатель опять обращается с троекратным предложением выступить обвинителю.

Появление в роли обвинителя интернационалиста Кранерова, все время выступавшего в трибунале защитником подсудимых, вызвало некоторое недоумение, которое, впрочем, вскоре рассеивается.

Кранеров обвиняет не Л.М. Брамсона, а тех, кто его посадил на скамью подсудимых, и заканчивает свое обвинение следующими словами:

— Если вы считаете преступной борьбу за Учредительное Собрание и участие в союзе защиты Учредительного Собрания, то я требую самого сурового наказания.

Председатель, несколько раз останавливавший обвинителя, наконец понял к чему сводится его речь, и лишает его слова.

Заявление подсудимого. После речи второго защитника солдата Коровкина, последнее слово предоставляется Л.М. Брамсону, который заявляет, что он требует допроса находящегося в публике лица, крикнувшего во время показаний одного из свидетелей, что он может дать объяснения по поводу денежных сумм центрального комитета первого созыва.

Председатель соглашается дать слово этому лицу, оказавшемуся членом Ц.К. первого созыва Бройдо.

Последний удостоверяет, что Л.М. Брамсон, заведовавший финансовым отделом центрального комитета, передал эту свою обязанность другому лицу, еще за два месяца до созыва второго съезда.

Председатель требует назвать фамилию этого лица, но свидетель заявляет, что это к делу не относится и что справку по этому поводу можно найти в протоколах центрального комитета, которые также хорошо известны гражданину Жукову, являвшемуся тоже членом центрального комитета первого созыва.

— Где же эти протоколы? – спрашивает председатель.

— У вас в Смольном, – отвечает свидетель.

Затем Бройдо заявляет, что Л.М. Брамсон ни одной статьи в «Революционном Набате» не писал.

Последнее слово Л.М. Брамсона. – Граждане, товарищи и друзья, мне дано последнее слово, мои защитники – солдаты, крестьяне и рабочие своим словом заставили меня пережить лучшие минуты моей жизни, но мы сейчас должны оставить в стороне всякие восхваления и, если я совершил что-либо вредное для революции, для народа, для рабочих, для крестьян, то забудьте о том, что я сделал в течение 26-ти лет своей общественной и революционной деятельности и карайте меня.

Разбирая постановку обвинения, Л.М. Брамсон говорит:

— Щегловитов, сидящий рядом со мою в крепости, если бы услышал оглашеный здесь обвинительный акт, то возликовал бы от звуков сладостных и родных им сочиненного мотива.

Касаясь обвинения в именовании себя членом Ц.К., Л.М. Брамсон указывает, что он имеет полное право это делать, точно также, как и именоваться членом первой Государственной Думы. Это право не может быть отнято у него.

Переходя к вопросу о задержании денежных сумм, Л.М. Брамсон говорит, что это обвинение вызывает только улыбку.

— Не беспокойтесь, – продолжает он, – отчет будет дан Центральному Комитету, но не вам.

Брамсон говорит, что для него ясно, что его обвиняют за защиту Учредительного Собрания, которое является пугалом для господ из Смольного. Далее Л.М. Брамсон цитирует известную брошюру Троцкого об Учредительном Собрании, в которой автор признавал только Учредительное Собрание правомочным решать судьбы народа.

— Да, только Учредительное Собрание, – продолжает Брамсон, – даст народу хлеб, даст народу почетный мир, а не те, кому чуждо понятие о чести.
Закончил свое слово Брамсон так:

— Не далек тот час, когда мы, через железные решетки Петропавловской крепости услышим весть о том, что забились сердца солдат, что прояснилось сознание рабочих и армии, что они поняли, что только в Учредительном Собрании наше спасение и наше счастье. В тот час будут смещены временщики и их место займут истинные социалисты, а они станут предметом народного суда, но мы будем честны и великодушны, мы спасем их от кары, но мы не спасем их от звания беззастенчивых авантюристов, не спасем от истинного народного проклятия.

Последние слова Л.М. Брамсона покрываются громом рукоплесканий.

Председатель отдает распоряжение очистить зал от публики и удаляется на совещание. Часть публики неохотно покидает зал, часть остается.

Совещание и приговор. Полтора часа длится совещание. Все в недоумении, почему не выходит так долго суд. Наконец выясняется, что председатель не желает выйти до тех пор, пока хоть один человек из публики будет в зале. Публика покидает зал, выходит трибунал и при закрытых дверях объявляется приговор.

— Именем революционного народа, революционный трибунал, принимая во внимание, что Л. М. Брамсон знал о направлении и приемах борьбы участников газеты «Революционный Набат», проявил свою солидарность и не протестовал против помещения его имени в ряду других сотрудников, признал его виновным в клевете и постановил выразить ему общественное порицание и презрение. По обвинению в удержании денег признал его, за недоказанностью, оправданным. Газету «Революционный Набат» за клевету постановил закрыть навсегда, имущество и капитал передать в пользу Русской Республики. Революционный трибунал постановил также остальных участников газеты «Революционный Набат» привлечь к суду Революционного трибунала по обвинению в клевете.

Освобождение Л. М. Брамсона и овации. Немедленно после объявления приговора Л. М. Брамсон был освобожден из-под стражи.

Публика, узнав о состоявшемся приговоре, шумным потоком ворвалась в зал. Аплодисменты и овации продолжались около четверти часа, пока вооруженный караул не потребовал удаления всех из помещения трибунала.

(Петроградская газета)

23 декабря

Дело Пуришкевича

22 декабря в революционном трибунале должно было слушаться дело о монархическом заговоре. Инициатором и руководителем заговора, по данным обвинительного протокола, является Пуришкевич. Открытие заседания было назначено на 11 часов утра. К этому времени в зале заседания стала собираться публика. К полудню зал суда оказался битком набит публикой. В 1 ч. 30 мин. из судейской комнаты выходит секретарь трибунала и заявляет, что по независимым от трибунала обстоятельствам разбор дела не может начаться ранее 4-х часов дня. Заседание открывается только около 5-ти часов, вводятся подсудимые. Впереди идет Пуришкевич, он сильно исхудал. Пуришкевич занимает первое место в первом ряду скамей подсудимых. За ним один за другим входят остальные 14 человек обвиняемых. Обвиняемых окружает стража по 2 человека с каждой стороны.

Бобрищев-Пушкин, изъявивший желание защищать Пуришкевича, заявляет, что он считает необходимым отложить дело, основываясь на объявленной накануне инструкции революционному трибуналу. Бобрищев-Пушкин указывает на необходимость соблюдения форм:

Вручение подсудимым обвинительного акта не в заседании трибунала, а за некоторое время до этого, ибо в противном случае, когда человек не знает, в чем его обвиняют и говорят ему об этом в момент осуждения, это может быть сравнимо с убийством из-за угла.

Состав заседателей должен быть выбираем в присутствии подсудимых и подсудимые заранее должны быть оповещены о тех, из числа которых будут производиться выборы. Это тем более важно для Пуришкевича в виду его партийной деятельности. На этой почве у него много врагов, и не один из них может попасть в состав заседателей.

К требованию Бобрищева-Пушкина об отложении дела присоединяются и другие защитники, а затем от имени с.-р. Брудерера выступает с.-р. Пумпянский, который заявляет, что соединение имени Брудерера с именем Пуришкевича является кощунством и ударом в спину революции.

— Я требую, – говорит Пумпянский, – чтобы во имя народа, от имени которого здесь судят, не клали бы грязного пятна на светлое имя Брудерера.

— Осторожнее, – взволнованно с места кричит Пуришкевич.

— Во имя трусости господ из Смольного, – продолжает защитник, - пришили к этому делу имя Брудерера, и если здесь от имени русского народа будет вынесено ему осуждение, то это будет ложью и клеветою.

Председатель, несколько раз останавливающий защитника, лишает его слова.

— Я очень рад, что вы лишили меня слова, – отходя от кафедры заявляет Пумпянский. – Пусть же краска стыда зальет ваши лица.

Суд удаляется на совещание, после чего объявляет, что трибунал согласился с доводами Бобрищева-Пушкина и постановил дело слушанием отложить на 28-е декабря. Меры пресечения по отношению всех подсудимых остаются без изменения. Дело Брудерера не выделять.

Слово для заявления просит Пуришкевич. В зале все настораживаются. Пуришкевич просит оградить его от оскорблений, которые были только что допущены со стороны защиты Брудерера, ибо никто не имеет права бросать бранные слова обвиняемому перед глазами суда, кто бы ни был этот обвиняемый. Можно не соглашаться с убеждением человека, бороться словом, но уважать убеждение нужно.

Всеобщее возмущение и негодование вызвало следующее заявление Елены Пуришкевич, жены брата Пуришкевича. Елена Пуришкевич заявляет, что когда она еще находилась в крепости, туда пришел подсудимый по этому же делу прапорщик Зеленский; видела она его затем, когда он приезжал в Кресты.

— Таким образом, - заявляет Елена Пуришкевич, — Зеленский все время находился на свободе.

Далее Елена Пуришкевич рассказывает следующее. Накануне ареста ее мужа и его брата, поздно вечером, к ней в номер постучался Зеленский, которого она видела в первый раз. Зеленский заявил, что все раскрыты, что необходимо скрыться и предложил Елене Пуришкевич, ссылаясь на то, что ей как женщине, будет удобно это сделать, взять револьвер, бомбу и пулемет и вывезти их из гостиницы, где они жили. Вещи эти Зеленский держал в руках, Елена Пуришкевич, не зная, откуда эти вещи, кто такой Зеленский, отказалась принять их.

Зеленский заявил в ответ, что в таком случае он с этими вещами запрется в номере, и, если явятся красногвардейцы, окажет вооруженное сопротивление. Затем один за другим подсудимые заявляют, что Зеленский присутствовал при обысках и арестах их, а один утверждает, что Зеленский допрашивал его в то время, когда следователь Благонравов сидел тут же рядом. Елена Пуришкевич также заявляет, что в гостинице «Россия» ее муж был допрошен Зеленским в присутствии тут же сидевшего следователя Благонравова. Подсудимый Кожевекьян клеймит Зеленского, как предателя.

С места поднимается Бобрищев-Пушкин и сдавленным голосом спрашивает председателя, послышалось ли ему, или на самом деле здесь было заявлено о том, что Зеленский допрашивал подсудимых.

Присутствовавший в зале заседания следователь комиссии Козловского, Тарасов-Родионов заявляет, что действительно Зеленский присутствовал при обысках и арестах некоторых членов организации, но аресты производились им, Тарасовым-Родионовым. Брал он с собой Зеленского для опознания арестуемых, так как Зеленский, знал их в лицо, не знал их фамилий. Присутствовал он и при допросах, но не допрашивал.

Пуришкевич заявляет, что накануне ареста к нему явился прапорщик Зеленский с жалобой на красногвардейцев, которые будто бы отняли у него деньги, оружие и платье. Пуришкевич дал Зеленскому одежду, револьвер и 500 рублей. Он ушел и на другой день предал всех.

Обвиняемый Лоде заявляет, что прапорщик Зеленский незадолго до его ареста являлся к нему и предлагал отправиться поохотиться на красногвардейцев. Об этом он показывает у следователя Тарасова-Родионова, как и вообще все, что он знал о Зеленском, но следователь Тарасов-Родионов не пожелал занести в протокол ни единого слова, назвав это показание не интересным.

Затем один за другим поднимаются подсудимые и требуют, чтобы им наконец заявили, в чем они обвиняются. Председатель разъясняет, что завтра, в 5 часов вечера, всем подсудимым будут вручены обвинительные акты.

— Позвольте задать вопрос, - раздается голос из публики. – Мне странно, как это так: сегодня судят, а завтра будут вручены обвинительные акты.

Со стороны обвиняемых предъявляется настоятельное требование об изменении меры пресечения. Трибунал снова удаляется на совещание и затем объявляет, что мера пресечения остается без изменения.

(Утро России)

24 декабря

Вместо мира – всероссийская война

Россия вступает в полосу Рождественских и Новогодних праздников.

Какой злейшей насмешкой, в сущности, звучат эти слова.

Праздники? Но у кого в России теперь может быть праздничное настроение? Разве только у графа Мирбаха, у графа Кайзерлинга и прочих представителей германского «пролетариата», гостящих ныне в Петрограде.

Никогда еще за свое более чем тысячелетнее существование, Российская земля не была так унижена, так заушена, так забита и осквернена, как к Святкам 1917 года.

— «Слава в вышних Богу, и на земле мир», – воспоют завтра в православных храмах всей России священную песнь…

Но где мир на русской земле?

Вся Россия охвачена теперь пламенем самой ужасной войны, войны междоусобной, которая ослабляет и разоряет народ в миллион раз хуже, чем любая внешняя война, ибо внутренняя болезнь всегда хуже, смертельнее, чем любая из наружных болезней.

Кто виноват в гражданских войнах? Виновных все знают поименно. Все на них указывают пальцами. Можно поэтому не называть их геростратовых имен. Они, увы, общеизвестны.

Гражданские войны затеяны со специальной целью отвлечь внимание наиболее боевых элементов армии солдат и рабочих от творческой работы в сторону разрушения.

Старая манера, рекомендованная еще знаменитым Макиавелли в его трактате о способах властвования:

— «Разделяй и властвуй».

Натравливай неграмотных граждан на грамотных, чернорабочих на квалифицированных рабочих, великорусов на украинцев и на казаков, ингушей на русских вообще, красногвардейцев против социалистов-революционеров и против социал-демократов, а большевиков решительно против всего остального населения России… И благо тебе будет, и долголетнее будет твое начальствование…

Результаты макиавеллистической политики теперь в России на лицо: не взирая на лютую зиму, сторонники немедленного мира с немцами сражаются теперь и на воронежском фронте, и на харьковском фронте, и на массе других внутренних фронтах, не зная ни праздников, ни будней.

И если бы от этих войн страдали только непосредственные участники их и их руководители, было бы еще полбеды.

Но ведь сражения, с артиллерийским и пулеметным огнем, ведутся среди мирных сел, деревень и городов, населенных жителями, не чувствующими никакой склонности к военным непогодам.

Во время сражений гибнут не только бойцы, еще больше гибнут крестьяне и рабочие, а также интеллигентные труженики мест, охваченных гражданской усобицей.

Увы, о них, об этих тысячах, сотнях тысяч нейтрального населения совсем не думают те властолюбцы, которые двигают красногвардейцев и солдат не внутренние боевые фронты.

Они, вероятно, воображают, что бои идут на каком-то специальном стадионе, лишенном людских поселений, или даже на луне… Они не слышат, не хотят слышать стоны убиваемых шальными пулями и снарядами мирных жителей, они не хотят слышать рыданий и воплей отчаяния этой «серой массы», приносимой в жертву Молоху властолюбия.

И содрогается сердце, скорбит душа всякого честного гражданина, живущего даже вдали от мест внутренних сражений, при мысли, что даже теперь в Рождественские праздники будут продолжаться ужасы взаимного истребления, кошмарные ужасы братоубийственной брани.

— «На земле мир».

Да, мы все горячо жаждем мира на земле. Но неужели это будет миром кладбища? Неужели в России наступит мир только тогда, когда все перережут, перестреляют друг друга и когда уже некому будет сражаться ни за Ленина, ни против?

П. Ш-шин.

(Петроградская газета)

Подготовил Евгений Новиков     

^{*Стилистика и пунктуация публикаций сохранены}