РАПСИ продолжает дискуссию о правовом контексте геноцида в отношении детского населения СССР в период Великой Отечественной войны. О законодательных аспектах этих преступлений и тяжелом наследии, которые они оставили, РАПСИ поговорил с юристом и психологом.

В научной литературе говорится, что на территории СССР целенаправленно в ходе карательных операций во время Великой Отечественной войны было уничтожено более 200 тысяч детей. В целом анализ динамики численности поколений детей 1936-1940 годов рождения показывает, что смертность в возрастах 5-9 лет в годы войны была выше среди мальчиков на 60%, а среди девочек на 48%, чем в предвоенном 1940 году. 

По мнению ряда историков, детей уничтожали садистски-осознанно как социально-биологическую основу советского народа. Их принуждали к непосильному труду, использовали как доноров и объекты медицинских экспериментов, морили голодом, вывозили на каторжные работы в Германию… Только в одном концлагере в Барановичах были убиты более 5 тысяч детей. 

«Для нацистов уничтожить наше государство можно было, только уничтожая его будущее — детей. Дети с исторической самоидентификацией, помнящие своих родителей, дом, страну, — вот что было самым опасным для врага», — цитирует члена рабочей группы проекта «Без срока давности» Елену Малышеву РИА Новости.

На основании собранных к настоящему моменту фактов авторы РАПСИ считают оправданным выделение геноцида детского населения в отдельный состав преступления на основании того, что его целью предположительно могло быть не только сокращение численности определенных этносов, но искоренение целого народа. О четырех специфических особенностях этого преступления мы рассказали в аналитическом материале. Сегодня на поставленные в статье вопросы отвечают профильные эксперты.

Стоит ли рассматривать геноцид в отношении детей в отдельном правовом контексте

Светлана Тетерникова, юрист: 

«Надо прежде всего разобраться с определением геноцида: посмотрим, как оно дается в УК РФ. Геноцидом называют действия, направленные на полное или частичное уничтожение национальной, этнической, расовой или религиозной группы как таковой путем убийства членов этой группы, причинения тяжкого вреда их здоровью, насильственного воспрепятствования деторождению, принудительной передачи детей, насильственного переселения либо иного создания жизненных условий, рассчитанных на физическое уничтожение членов этой группы. 

Срока давности это преступление не имеет. Следовательно, преступления против детей определенной группы – важная составляющая геноцида, но о «детском геноциде» говорить в правовом аспекте не очень профессионально. 

Российское законодательство предусматривает серьезное наказание за преступные деяния, признанные геноцидом: статья 357 УК РФ предусматривает лишение свободы на срок от двенадцати до двадцати лет с ограничением свободы на срок до двух лет, либо пожизненное лишение свободы, либо смертную казнь. 

Следует отметить, что данное преступление против человечества и наказание за него предусмотрено и нормами международного права. Трактовка понятия в международном законодательстве схожа с российской нормой, но гораздо подробней. Действующая Конвенция о предупреждении преступления геноцида и наказании за него (Принята резолюцией 260 (III) Генеральной Ассамблеи ООН от 9 декабря 1948 года) гласит: под геноцидом понимаются следующие действия, совершаемые с намерением уничтожить, полностью или частично, какую-либо национальную, этническую, расовую или религиозную группу как таковую. В том числе меры, рассчитанные на предотвращение деторождения в среде такой группы, насильственная передача детей из одной человеческой группы в другую.

Дети наравне со взрослыми могут быть объектом преступления, его потерпевшей стороной, и на сегодняшний день предпосылки выделения геноцида в отношении детей в отдельный законодательный аспект неочевидны: существующие статьи закона в полной мере предусматривают ответственность за такие деяния, в том числе и в отношении детей. 

Важнее здесь другой момент: дети зачастую становятся разменной монетой в явлениях геноцида. При этом дети как отдельная группа не интересуют политические силы, инициирующие преступный процесс, в качестве объекта преступления, но мы помним, что основная цель геноцида – уничтожить какую-либо национальную, этническую, расовую или религиозную группу как таковую.

Дети – продолжение, будущее любой такой группы, поэтому в этом преступлении убийства и гонения детей, к несчастью, используются как инструмент для достижения основной цели: полного уничтожения объекта геноцида, будь то советский во время ВОВ, или любой другой народ. Подобные преступления против детей, по моему субъективному мнению, должны наказываться, как особо жестокие».

Можно ли говорить о психологическом наследии геноцида детей 

Как травмы, полученные детьми в тот период, могли повлиять на потомков, отразиться на мировосприятии, особенностях характера, моделях поведения?

Ирина Макарова, директор Центра психологического консультирования Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (НИУ ВШЭ):

«Трудно привести исследование, которое позволило бы нам объективно оценить влияние войны, явлений геноцида на последующие поколения, но, безусловно, такое влияние есть. Какая-то часть этого влияния может быть осознана нами, но все же большая его часть остается на бессознательном уровне. 

На культурном уровне проанализировать этот опыт нам помогают литературные произведения, кинематограф. Что касается опыта конкретных людей, проходящих терапию, действительно, могут выстраиваться определенные травматические «спуски», отсылающие к тому периоду жизни предыдущих поколений, но эта связь не прямая, не линейная. 

Так, например, дети войны чувствовали жесткие ограничения во многом – прежде всего, в еде, многие голодали. Нам несложно проанализировать, что этот опыт отразился на дальнейшей жизни этих людей и следующих поколений, в том числе в виде особенного отношения к пище: для них важно, чтобы вся еда, которая была на тарелке, была съедена, многие запасают ее в больших количествах, например крупы. 

Нам кажется, что молодые люди уже лишены связи с этим опытом, но и среди них встречаются те, кто имеет сложные отношения с едой. Взаимосвязь может проявляться и в некоторых воспитательных установках. С одной стороны, история про некоторое разобщение в отношениях матери и ребенка – например, довольна популярная установка «не приучать детей к рукам» – может уходить своими корнями в историю страны, в том числе и в военный период, и быть обусловлена теми трудностями и лишениями, которые переживали люди. 

С другой стороны, современные мамы, например, очень осведомлены в вопросах воспитания, многие из них прилагают максимум усилий, чтобы создать самые благоприятные условия для детей: это тоже может быть своего рода ответной реакцией на собственную детскую травму или опыт предыдущих поколений – «меня мама не брала на руки, теперь я компенсирую это своему ребенку». 

Следует еще раз подчеркнуть, что взаимосвязь подобных тенденций с опытом предыдущих поколений, которые пережили войну – не прямая: мы можем лишь рассуждать о такой вероятности. 

Сейчас мы находимся в той точке, откуда уже можем анализировать влияние опыта людей, переживших войну, на психологические, поведенческие установки. Другой вопрос, что такой анализ требует определенных условий, в том числе – финансирования. В то же время, сейчас проведение подобных исследований представляется актуальным, чувствуется потребность в такой информации».