В этом году РАПСИ начало серию публикаций об известных судебных процессах в истории Российской империи. В каждой статье будет рассматриваться конкретное дело, цель — показать, как правовая система дореволюционной России сталкивалась с культурными, политическими и социальными вызовами, и как громкие процессы формировали общественное мнение и дальнейшую судебную практику.

В конце 1871 года мировые суды Санкт-Петербурга рассмотрели два характерных имущественных спора, раскрывающих типичные проблемы гражданского оборота в пореформенной России. Первое дело касалось продажи табачного магазина отставным унтер-офицером О-им коллежскому асессору М-ву, второе — иска купца К-на к жене лейтенанта С-кой о возврате денег по расписке. Оба процесса, несмотря на различие предметов спора, объединяла общая проблема: отсутствие надлежащих письменных доказательств совершения сделок. Эти дела демонстрируют, как новая судебная система решала коллизии между устной деловой традицией и требованиями формального доказывания, а также раскрывают социальные аспекты торговых отношений между представителями различных сословий.

Первое дело началось 5 октября 1871 года, когда отставной унтер-офицер О-ий подал мировому судье 10-го участка прошение о взыскании с коллежского асессора М-ва 206 рублей. По утверждению истца, 1 сентября того же года он продал М-ву табачный магазин за 350 рублей, считая за товар по счету 250 рублей, а за шкафы и выручку 100 рублей. В уплату этой суммы было получено 144 рубля, остальные 206 рублей М-в не заплатил. Табачная торговля в Российской империи была прибыльным делом: к 1860 году в России функционировало 551 табачное предприятие, а к двадцатому веку их обороты только усиливались.

Социальный статус участников сделки заслуживает внимания. Отставной унтер-офицер представлял низший слой военного сословия, часто занимавшийся после службы мелкой торговлей. Коллежский асессор М-в имел гражданский чин VIII класса, дававший личное дворянство. Такая разница в социальном положении могла влиять на характер деловых отношений: представитель более высокого сословия мог позволить себе задержку платежа, рассчитывая на снисходительность контрагента.

При разборе дела 9 ноября ответчик категорически отрицал долг и заявил отвод свидетелю И-ну, как имеющему с ним тяжбу, что соответствовало пункту 4 статьи 86 Устава гражданского судопроизводства. Судья удовлетворил отвод, после чего истец сослался на других свидетелей — Д-ва и М-ча. Свидетель Д-в, предупрежденный о присяге, показал, что О-ий просил его о передаче квартиры М-ву, и он сделал соответствующую надпись на контракте. При этом О-ий заявил, что дело между ним и М-вым покончено, но через некоторое время пришел за советом по поводу неполучения денег. Свидетель М-ч подтвердил, что два дня описывал товар, которого оказалось на 250 рублей, М-в по словесному договору обязался уплатить О-му 100 рублей за выход, в счет всей суммы уплатил 144 рубля, остальные обещал уплатить после.

Мировой судья в своем решении исходил из того, что продажа производится передачей имущества покупателю и товар оказался в руках М-ва. Однако судья сослался на решение Гражданского кассационного департамента Сената 1869 года № 545, согласно которому долг за товар не может быть доказан показаниями свидетелей. Поскольку истец не представил документальных доказательств согласно статьям 81 и 366 Устава гражданского судопроизводства, в иске было отказано по бездоказательности, а с истца взыскано 20 рублей судебных издержек в пользу ответчика.

Это решение демонстрирует строгий подход к доказыванию имущественных требований. Несмотря на показания свидетелей, подтверждавших факт сделки и частичной оплаты, суд требовал письменных доказательств. Такая практика соответствовала общей тенденции формализации гражданского оборота, но создавала трудности для представителей низших сословий, привыкших к устным сделкам. Российское государство формировалось как государство военного образца с жестким контролем за предпринимательской деятельностью, и эта традиция отражалась в требованиях документального оформления сделок.

Второе дело, начатое 16 ноября 1871 года, касалось иска купца К-на к жене лейтенанта С-кой о взыскании 120 рублей по расписке от 1 июля 1871 года. Представленная поверенным истца расписка была подписана за безграмотную ответчицу Натальей И-вой с проставлением трех крестов. Практика подписания документов крестами за неграмотных была распространена в России того времени, учитывая низкий уровень грамотности населения. По результатам первой российской переписи 1897 года число грамотных составляло 21,1%, при этом среди мужчин читать умели 29,3%, а среди женщин лишь 13,1%.

При разборе дела 24 ноября муж ответчицы по доверенности жены заявил, что она грамотная, расписки не выдавала, а предъявленная расписка безденежная. На этом основании поверенный истца просил передать дело прокурорскому надзору для разрешения вопроса о подлоге. Заявление о грамотности жены лейтенанта было существенным: жены офицеров обычно получали образование, и подписание документа за нее крестами выглядело подозрительно.

Мировой судья принял решение, основываясь на том, что расписка не подписана ответчицей и не признана ее мужем, который заявил о грамотности жены. Судья счел, что заявление истца о подлоге не заслуживает уважения, признал иск недоказанным и на основании статей 81, 105, 129, 458 и 459 Устава гражданского судопроизводства отказал в иске поверенному К-на.

24 декабря К-н подал апелляционную жалобу, в которой утверждал, что расписку писала мать ответчицы, а подписала сестра, что может быть удостоверено экспертизой почерка. Он также указывал, что три года назад ответчица могла не знать грамоты, и заявление мужа о ее грамотности не доказывает, что она была грамотна во время выдачи расписки. Апеллянт ссылался на статью 110 Устава гражданского судопроизводства и просил допросить мать и сестру ответчицы в качестве свидетельниц.

Мировой съезд 11 января 1872 года, рассмотрев дело, установил, что расписка подписана не ответчицей, а другим лицом без обозначения просьбы ответчицы об этом. Поставленные неизвестно кем три креста не могут заменить подписи, выдающей расписку. При отрицании выдачи расписки поверенным ответчицы документ не может иметь значения в отношении жены лейтенанта С-кой. Съезд признал просьбу о допросе свидетелей не подлежащей удовлетворению и на основании статей 81, 82, 105, 458, 409 и 129 Устава гражданского судопроизводства оставил решение мирового судьи в силе.

Оба рассмотренных дела раскрывают важные аспекты правовой культуры пореформенной России. Переход от традиционных устных договоренностей к формальному документообороту происходил болезненно. Представители низших сословий — унтер-офицеры, мелкие торговцы — часто становились жертвами своего доверия к устным соглашениям. В то же время попытки создать видимость письменного оформления сделок через сомнительные расписки также не находили поддержки у судов.

Проблема грамотности играла существенную роль в гражданском обороте. Многие крестьяне при переписи населения умалчивали о своей грамотности, особенно старообрядцы, что создавало дополнительные сложности при определении подлинности документов. Практика подписания документов за неграмотных третьими лицами с проставлением крестов создавала почву для злоупотреблений и споров о подлинности документов.

Социальная дифференциация участников процессов также влияла на исход дел. Коллежский асессор М-в и жена лейтенанта С-кая представляли привилегированные слои общества, имевшие возможность нанимать поверенных и эффективно защищаться в суде. Их оппоненты — отставной унтер-офицер и купец — несмотря на, возможно, обоснованные требования, не смогли представить достаточных формальных доказательств своих претензий.

Мировые суды в этих делах продемонстрировали приверженность букве закона и формальным требованиям доказывания. С одной стороны, это обеспечивало защиту от необоснованных претензий и мошенничества. С другой — создавало трудности для добросовестных участников оборота, полагавшихся на устные договоренности и честное слово. Ссылка на решение Сената 1869 года о невозможности доказывать долг за товар свидетельскими показаниями показывает формирование единообразной судебной практики в новой судебной системе.

Рассмотренные дела иллюстрируют переходный характер российского общества начала 1870-х годов. Старые традиции устной деловой культуры сталкивались с новыми требованиями формального права. Судебная реформа 1864 года создала правовые механизмы разрешения споров, но не могла мгновенно изменить вековые привычки и практики. Требовалось время для адаптации общества к новым правовым реалиям, повышения грамотности населения и формирования культуры документального оформления сделок. Мировая юстиция, несмотря на формализм отдельных решений, способствовала этому процессу, постепенно приучая население к необходимости надлежащего оформления имущественных отношений.

Андрей Кирхин

*Мнение редакции может не совпадать с мнением автора

*Стилистика, орфография и пунктуация публикации сохранены