Проблема сексуальных домогательств, особенно с использованием возможностей рабочего положения, стала важной темой новостной повестки прошедшей недели. Истории неуместных предложений, принуждений к половым контактам и изнасилований широко обсуждались в социальных сетях. Следствием скандала стал ряд увольнений, однако про обращения в правоохранительные органы, несмотря на тяжесть озвученных преступлений, пока ничего не известно. РАПСИ осмысляет причины этого парадокса.
Череда обвинений в домогательствах, психологическом и сексуальном насилии в российском Твиттере началась неделю назад с обсуждения абьюзивных отношений – то есть прецедентов систематического нарушения личных границ, унижений, жестокости в отношении партнера.
После того как были озвучены имена участников некоторых историй из журналистской среды, обвинения в харассменте приобрели черты флешмоба. Благодаря тому, что сообщения, реплики и комментарии по теме аккумулировались на личных страницах известных оппозиционерок, флешмоб превратился в новостной тренд, который привел к скандалу, привлекшему внимание СМИ.
Результатом происшедшего стало увольнение минимум двух оппозиционных журналистов и отстранение от исполнения рабочих обязанностей на время внутреннего расследования нескольких других. Об исках в правоохранительные органы со стороны пострадавших ничего не известно.
Другим следствием информационной кампании стало широкое обсуждение проблемы харассмента и абьюзивных отношений в журналистской среде. Однако оформления в заметные инициативы и конструктивные предложения оно не получило.
Это очень печальный исход по целому ряду причин:
1. Виновные в серьезных преступлениях оказались фактически безнаказанными. Ситуация реальных и потенциальных жертв, лишенных информационных ресурсов (влиятельных знакомых, большого числа подписчиков и т.д.), усугубилась.
2. Упущен инфоповод для закрепления статьи о харассменте в Уголовном кодексе (УК) РФ, актуальность имеющихся инициатив и заинтересованность общества в них дискредитированы.
3. Серьезнейшая проблема, одна из наиболее актуальных в настоящий момент правовых задач, скандализирована и политизирована.
4. Созданы предпосылки для использования острой темы в личных целях либо для восприятия и появления подобных подозрений в самых разных слоях общества, в т.ч. среди влиятельных и интеллектуальных его представителей.
5. И, наконец, важнейшее по масштабам ущерба последствие – практики «правового нигилизма» существенно расширены и закреплены.
Это далеко не исчерпывающий список негативных последствий такого развития сценария. Но каждый из указанных пунктов требует внимательного изучения. Например, первый тезис заставляет задуматься об оказании консультационной помощи жертвам, которые, безусловно, должны обращаться в полицию в случае, если подверглись изнасилованию. Это тяжелое преступление, которому сегодня в России уделяется особое внимание.
Сейчас уже практически невозможно столкнуться с пренебрежительным отношением сотрудников правоохранительных органов к жертвам сексуального насилия, что было характерно для девяностых. Наоборот, в силу институциональных изменений сроки расследования такого рода преступлений увеличены.
В то же время сатисфакция с помощью социальных сетей искажает воспитательную функцию наказания. Насильники не только получают дополнительный стимул благодаря возможности уйти от уголовной ответственности, но и корректируют выбор жертв в сторону более беззащитных (в т.ч. лишенных медийного влияния). Навязывание модели поведения, когда о пережитом насилии предлагается писать в соцсетях, а не в полицию или главе службы безопасности на работе (либо начальнику, в случае отсутствия таковой службы), если речь идет о харассменте, приводит к усугублению беспомощности рядовых жертв.
Помимо деструктивного влияния на поведенческие модели, такое пренебрежение правовыми нормами негативно влияет на законодательные инициативы. За последние шесть лет российские депутаты уже трижды пытались ввести в российскую правовую практику понятие харассмент. В 2014 году предлагалось ввести административную ответственность за домогательства, спустя год – рассматривался законопроект о введении соответствующей статьи в УК РФ. А в 2019 году депутат Руслан Бальбек заявлял о разработке законопроекта, предусматривающего до шести лет лишения свободы за домогательство.
Одной из причин отклонения этих законопроектов являлась аргументация в отсутствии социального запроса – а именно обращений в полицию с заявлениями о подобных правонарушениях. На сегодняшний день это возможно сделать по ст. 133 УК РФ («Понуждение к действиям сексуального характера») и ст. 20.1 КоАП РФ («Мелкое хулиганство»). Нынешний скандал с многочисленными случаями харассмента не поможет законодателям, поскольку его участники ограничились разборками в соцсетях, что не невозможно отразить в правовой статистике. Более того, отказ от обращения в полицию может быть расценен как нежелание применения статей УК РФ к этим инцидентам.
Некоторыми наблюдателями последний факт расценивается как способ капитализировать случаи насилия в собственных интересах вместо наказания виновных. Кроме того, возможность добиться социальных санкций в отношении объекта обвинения с помощью скандала в соцсетях до/без достоверной проверки деталей озвученных инцидентов у некоторых наблюдателей провоцирует подозрения в реальных масштабах проблемы. Множество примеров загубленных карьер и даже жизней жертв безосновательных обвинений приводит к симметричному распространению в обществе конспирологических подозрений, будто жертвы харассмента могут имитировать свои травмы с целью шантажа.
Если же говорить о серьезных правовых последствиях, то участие в травле предполагаемого насильника в соцсетях является не столько способом защиты жертвы, сколько поощрением «правового нигилизма» в форме искоренения понятия о презумпции невиновности, роста недоверия к правоохранительным органам (что подрывает прогрессивные инициативы расширения сотрудничества полиции с обществом), размывание границ между преступлением, правонарушением и просто неэтичным поведением…
Безусловно, есть и положительный эффект. Болезненная тема вводится в широкий оборот. Люди не боятся открыто говорить о пережитом насилии. Патологические привычки во взаимоотношениях признаются противоправными. Мы наблюдаем эволюцию социальных норм, являющихся залогом цивилизованного и законопослушного общества.
Проблема в том, что в этой истории слишком много элементов, которые выглядят так же, как признаки самопиара – привычные для соцсетей способы раскрутки тренда и поддержания хайпа. Но что эффективно для бытового феминизма негативно для решения общесоциальных проблем. Такой способ освещения ситуация катастрофически понижает уровень запроса.
Персонализация требований, эскалация скандала при отказе от правовых инструментов, уравнивание неуместных комплиментов с групповым изнасилованием – выглядит как попытка использования глобальной проблемы для получения личных преференций. Причем они давно уже не ограничиваются материальными компенсациями, должностным повышением или даже местью, гораздо дороже сегодня стоит возможность связать свое имя с медийной темой, превращение себя в бренд. Таким образом, аккумуляция историй чужих страданий на своей странице приводит к упоминанию в популярных СМИ, увеличению числа подписчиков, что уже ведет к рекламным и рабочим контрактам.
Это нормальное поведение для блогера. Их этичность не является темой этой статьи. Но хотелось бы обратить внимание читателей на положение настоящих жертв. Как помочь им или хотя бы не навредить своей активностью в соцсетях.
1. Оскорбление и преследование предполагаемых виновников в насилии или харассменте является видом кибербуллинга. Ощущение своей правоты в реальности не снимает ответственность за правонарушение (пусть даже практически не регулируемом на этом уровне законодательством). В перспективе это может усугубить положение жертвы, в отличие от помощи ей с обращением в полицию.
2. Раскрутка скандала (особенно на чужой странице) превращает жертву в источник чужой выгоды. Бенефициарами могут быть не только блогеры, но и СМИ: как путем непосредственно привлечения внимания читателей, так и в форме конкурентной борьбы (легко заметить, что особенное внимание скандалам с харассментам, в котором участвуют журналисты, уделяют СМИ либо противоположных политических убеждений, либо непосредственные конкуренты за одну группу читателей). В данном случае праведный гнев тех, кто хочет поддержать жертв капитализируется, усугубляя положение тех, кого номинально защищают (очевидно, что чрезмерное муссирование истории может наносить не меньший вред, чем замалчивание, как и публичное обсуждение деталей).
3. Инструменты «культуры отмены» в отношении субъектов харассмента и тем более сексуального насилия, как показывает статистика, никак не влияет на предотвращение инцидентов. Более того, остракизм и социальная изоляция правонарушителей зачастую ожесточает их и провоцирует на более тяжкие преступления (в т.ч. мести жертвам).
4. Чрезмерное привлечение внимания к непроверенным случаям грозит дискредитацией всей проблемы. Если даже в одной истории будет обнаружена клевета, может быть подорвано внимание и уважение к настоящим жертвам насилия. Как показывает прецедент Дианы Шурыгиной, работа правоохранительных органов позволила сурово наказать насильников, в то время как медийное внимание к жертве отбросило уровень риторики вокруг проблемы домогательств на несколько лет назад.
Следует понимать сложившийся механизм взаимодействия российских соцсетей и медиа: если человек не добавляет важных для прояснения истории фактических деталей, то любые его реплики приближают трансформацию личной поддержки жертвы в истериозное обсуждение ее в ток-шоу (или его симулякре).
5. Создание любых социальных институтов регулируется спросом на них. В случае защиты жертв харассмент, предотвращения домогательств и в целом изменения норм социального поведения наиболее эффективно себя показывают корпоративные кодексы этики и механизмы контроля за их соблюдением (в лице внутренних служб безопасности либо обязательств руководителей всех уровней, обязанных уделять пристальное внимание жалобам подчиненных).
Практически во всех крупных российских СМИ этот механизм успешно функционирует (доказательство тому почти полное отсутствие во всей России историй такого рода за последние 10 лет). Расширение данной системы на все медиа зависит от числа обращений (в идеале – превентивного характера) внутри коллектива, а также активности требований контроля.
В случае же массового обсуждения инцидента в соцсетях, СМИ зачастую вынуждены принимать оборонительную позицию, купируя скандал даже ценой избавления от жертвы или защиты агрессора.
Резюмируя, хочется порадоваться признакам зарождения в российских соцсетях и журналистской среде активного гражданского общества. Но эйфория от этого долгожданного процесса не должна затмевать понимание того, что задачей гражданского общества может быть воспитание этики (пусть даже «новой»), но преступлениями должны заниматься профессионалы. Мировая история последних 200 лет показала: когда общество пытается взять на себя функции правоохранителей, то результатом становится формирование мафиозных структур или как минимум распространение «правового нигилизма».
