Валерий Зорькин, председатель Конституционного Суда России, доктор юридических наук, профессор
РАПСИ под авторской рубрикой «70-летие окончания Второй Мировой войны и современное право: уроки прошлого – для настоящего и будущего» публикует эксклюзивный материал главы Конституционного суда РФ.
Международный Нюрнбергский трибунал, 70-летие начала работы которого мы будем отмечать 20 ноября этого года, фундаментальным образом изменил историю человечества. Он не только обеспечил системное правовое подведение итогов Второй мировой войны. Он еще и предал проклятию и запрету нацизм и впервые объявил преступлением агрессию одних государств против других.
В исторической ретроспективе Нюрнберг стоит в одном ряду с Ялтой, Потсдамом и созданием ООН. Это звенья одной цепи, которая, будучи выкована в горниле мировой войны, вот уже 70 лет оберегает мир от роковых катастроф.
Подчеркну, что важнейшие международные правоустановления современного мира – это прямое наследие Нюрнберга. Поскольку именно подтвержденные, развитые и выработанные в ходе Нюрнбергского процесса правовые принципы и критерии правовой ответственности за тягчайшие международные преступления – дали мощнейший импульс развитию современного международного права.
Эти принципы и правовые позиции Нюрнбергского трибунала оказали решающее влияние на содержание Всеобщей декларации прав человека 1948 г., Конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 г. и Международных пактов о правах человека 1966 г.
Эти принципы, а также решения начавшей свою работу Генеральной Ассамблеи ООН (резолюции A/RES/95 (I) от 11 декабря 1946 г. и A/RES/177 (II) от 21 ноября 1947 г.) – определили содержание и нормативный фундамент Конвенции 1948 г. о предупреждении преступления геноцида и наказании за него, а также Конвенции 1973 г. о пресечении преступления апартеида и наказании за него.
Именно выявленные Трибуналом катастрофические масштабы разрушения мирового культурного наследия – в дальнейшем оказали решающее влияние на дух и букву принятой в 1954 г. Конвенции ЮНЕСКО о защите культурных ценностей в случае вооруженного конфликта.
Наконец, именно Нюрнбергский Трибунал дал толчок к правовому пониманию неприменимости срока давности в отношении тягчайших международных преступлений, следствием которого стали принятие в 1968 г. Конвенции ООН о неприменимости срока давности к военным преступлениям и преступлениям против человечности.
Таким образом, нет сомнений в том, что принципы и нормы, выработанные при создании Трибунала и в процессе его работы, стали неотъемлемой частью современного мирового правопорядка.
Тем не менее, нельзя не указать, что решения Нюрнбергского Трибунала уже в момент его проведения и далее подвергались правовой критике. Знаменательно, что эта критика усиливается именно сейчас, когда на наших глазах рушится ялтинско-потсдамская система мироустройства и обостряется множество «дремавших» в ее недрах политических, идеологических и военных конфликтов.
В связи с этим считаю необходимым подчеркнуть следующее.
Во-первых, нюрнбергский Трибунал, поставив перед собой задачу расследования и правовой оценки преступлений Второй мировой войны, столкнулся с тем, что множество ее преступлений были в самом широком смысле беспрецедентными. То есть, не получившими адекватного отражения, толкования и юридической квалификации в существовавшей в то время системе международного права.
Во-вторых, уровень возмущения мирового сообщества преступлениями этой войны был таков, что юристы трибунала не могли отложить его проведение на неопределенный длительный срок, до согласованного принятия необходимых новых международных правовых норм. Весь мир требовал быстрого и сурового наказания нацистских военных преступников.
Именно по этим причинам Трибунал был вынужден вводить в свой Устав некоторые новые нормы, что называется, почти «с колес».
По этим причинам Трибуналу пришлось отступить от принципа классического права «nullum crimen, nulla poena sine lege» – нет преступления, нет наказания, если на момент преступления оно не было квалифицировано законом. По этим причинам Трибунал – поскольку судили побежденных, в том числе, победители, – явился исторически мотивированным исключением из классического юридического принципа «nemo judex in causa sua» – никто не может быть судьей в своем собственном деле.
И именно по этим причинам в Устав Трибунала были внесены некоторые оговорки, отчасти противоречащие ряду принципов классического уголовного судопроизводства.
В частности, согласно статье 12 своего Устава – Трибунал был вправе заочно рассматривать дела лиц, обвиняемых в преступлениях против мира, военных преступлениях и преступлениях против человечности, если обвиняемый не разыскан, или если Трибунал признает это необходимым в интересах правосудия. Такой подход был в тот момент необходим и оправдан, поскольку в 1945 г., в условиях только что окончившейся войны, было невозможно найти и доставить в суд всех обвиняемых (вспомним, например, скрывшегося в Южной Америке Мартина Бормана).
Далее, статья 19 Устава гласила: «Трибунал не должен быть связан формальностями в использовании доказательств. Он устанавливает и применяет возможно более быструю и не осложненную формальностями процедуру и допускает любые доказательства, которые, по его мнению, имеют доказательную силу». Это положение было связано с тем, что множество преступлений главарей Третьего рейха к тому моменту уже стали достоверно общеизвестны, а их количество было столь огромно, что детальный сбор доказательств по каждому преступлению затянул бы процесс суда до бесконечности.
Однако именно эти отступления Нюрнбергского Трибунала от некоторых положений классического права до сих пор дают критикам Трибунала основания ставить под сомнение его решения.
При этом отмечу, что обвинения Трибунала в том, что он нарушил право, привлекая руководителей нацистской Германии к суду за преступления, совершенные их подчиненными – неосновательны. Напомню, что использованный Трибуналом и далее прочно вошедший в международное право принцип «командной ответственности» возник еще в 1907 г., когда была принята международная «Конвенция о законах и обычаях сухопутной войны».
Также подчеркну, что в ходе работы Трибунала скрупулезно соблюдалась вся процедурная правовая сфера судопроизводства.
Обвинительный акт на немецком языке был вручен подсудимым за 30 дней до начала процесса. Подсудимым передавались копии всех документальных доказательств. Процессуальные гарантии давали обвиняемым право защищаться лично или при помощи адвоката из числа немецких юристов, ходатайствовать о вызове свидетелей, представлять доказательства в свою защиту, давать объяснения, допрашивать свидетелей.
Все 403 заседания Трибунала были открытыми. В зал суда было выдано около 60 тысяч пропусков. Работу Трибунала не только широко освещала международная пресса. Из зала заседаний еще и велась прямая радиотрансляция, позволявшая всему миру слышать и понимать характер, содержание и результаты судопроизводства.
Резюмируя, выскажу свое убеждение в том, что Нюрнбергский Трибунал ни в коей мере не был «скорой расправой победителей над поверженным врагом». Это был, не побоюсь такой оценки, суд Человечества над опаснейшим и масштабнейшим эксцессом идеологического, политического и военного варварства.
И повторю, что Нюрнбергский Трибунал, а также аналогичный по содержанию и процедуре Токийский Международный трибунал для Дальнего Востока, – оказали решающее влияние на становление современной системы международного права. Той самой, которая успешно удерживала мир от глобальных военных катастроф последние 70 лет.
Однако сегодняшняя глобальная нестабильность сдерживается, умеряется международным правом все менее надежно. Даже несмотря на сохраняющуюся угрозу атомного Апокалипса, режим нераспространения ядерного оружия в полной мере не соблюдается. Терроризм приобрел глобальные масштабы и амбиции. Международная преступность все шире вторгается практически во все сферы мирового хозяйства, включая финансы, инфраструктуру, крупнейшие промышленные и иные проекты.
И, главное, мы видим все больше острых внутригосударственных конфликтов и локальных войн, которые по своей свирепости, кровавости и совокупному количеству жертв приближаются к той Великой войне, виновников которой судили Нюрнбергский и Токийский Трибуналы.
И именно на этом опаснейшем фоне «глобальной турбулентности» мы видим, с одной стороны, попытки отрицания решений Нюрнберга и оправдания нацистских преступлений. Но с другой стороны, нельзя не замечать и попытки таких трансформаций международного права, которые – в том числе, со ссылками на прецедент Нюрнберга, – глубоко проблематизируют возможность безусловно правового разрешения международных и внутригосударственных конфликтов.
По поводу отрицания решений Нюрнберга отмечу, что началось это не сегодня. Поскольку предметом рассмотрения того Трибунала были только конкретные чудовищные международные преступления германского нацизма, Трибунал не дал ни политических, ни правовых оценок других европейских нацизмов и фашизмов – итальянского, румынского, венгерского и так далее.
Не дал Трибунал и каких-либо политических и правовых оценок украинского бандеровского нацизма. Хотя в то время уже были известны достоверные факты участия банд Организации украинских националистов ОУН и Украинской повстанческой армии УПА в преступлениях против человечности – от Львовского погрома и Бабьего яра до Волынской и Подольской резни – в ходе которых происходило целенаправленное массовое уничтожение десятков тысяч евреев, поляков, русских и украинцев.
Именно по этим причинам уже в 60-х годах прошлого века не только в «периферийных» странах Второй мировой войны, но и в наиболее пострадавшей от нацистских преступлений Европе оказалось возможно практически открытое возрождение нацистской идеологии и откровенно нацистских политических партий и объединений. Которые сегодня, признаем, во многих европейских странах набирают популярность и политическое влияние.
Однако для указанного нацистского «ренессанса» была и еще одна важная причина. В ходе начавшегося вскоре после Второй мировой войны противостояния «западного» и «советского» блоков ряд стран Запада инкорпорировали в свои разведывательные, военные и пропагандистские структуры те нацистские кадры – в том числе, украинские, – которые избежали прямого осуждения Нюрнбергским Трибуналом и в основном эмигрировали из Европы. И которые имели наиболее богатый опыт политической, идеологической и военной борьбы с советским «врагом».
В ходе этого «полезного инкорпорирования нацистов» в США еще в 1954 г. по итогам специальных слушаний в Конгресс было принято постановление о том, что бандеровские ОУН и УПА нет оснований считать виновными в участии в Холокосте. После чего сбежавшая в США бандеровская элита – подчеркну, в отличие от германской нацистской элиты, – получила не только право легально возрождать и взращивать в Америке свои организации, но и почти неограниченные возможности инкорпорироваться в высшие слои государственного аппарата.
Отмечу, что далее именно позиция бандеровской эмигрантской элиты, утверждавшей, что ОУН-УПА воевала одновременно против германских и советских «захватчиков», стояла у истоков возникшей на Западе в годы холодной войны идеологической концепции «двух тоталитаризмов» – нацистского и коммунистического. Концепции, которая пыталась (и до сих пор пытается) фактически отменить решения Нюрнбергского трибунала, уравняв в вине за Вторую мировую войну советских победителей нацизма и их поверженных гитлеровских врагов.
Отмечу, что далее именно эта бандеровская элита стояла у истоков создания «Антибольшевистского блока народов» и «Всемирной антикоммунистической лиги», а также стала инициатором принятого в США в 1959 г. (и, подчеркну, не отмененного до сих пор!) «Закона о порабощенных нациях». Который обвиняет СССР/Россию в «коммунистическом порабощении» множества народов мира, включая все союзные республики СССР, и фактически требует освободить не только эти республики, но и народы неких «Казакии» и «Идель-Урала».
И именно наследники этой бандеровской элиты после распада СССР стали идеологическим и политическим ядром процесса нацистской индоктринации значительной части населения Украины. Что и привело в прошлом году к вооруженному нацистскому государственному перевороту в Киеве и развязыванию пронацистским властным режимом гражданской войны против собственного народа.
Возвращаясь к проблемам современного международного уголовного права, не могу не отметить, что, на мой взгляд, инициаторы некоторых современных правоустановлений пытаются распространить на современность те изъяны правовых процедур Нюрнберга, которые тогда были вызваны чрезвычайностью ситуации и беспрецедентностью расследуемых преступлений. Я вижу, что такая тенденция нередко прослеживается в деятельности нынешних международных судов. Которые иногда – с явными или неявными отсылками к Нюрнбергскому Трибуналу – пытаются вводить в современное международное уголовное правоустонавление отказ от таких классических правовых принципов, как nullum crimen, nulla poena, sine lege, а также и nemo judex in causa sua.
Я же убежден, что сегодня, когда международное уголовное право давно закрыло те лакуны «беспрецедентности», которые затрудняли работу Нюрнберга, – не должны восприниматься как юридически допустимые обвинения, не основанные на предшествующих законоустановлениях, и ситуации, когда обвинители и судьи являются политическими противниками обвиняемых.
Я также считаю, что в современном, информационно- и коммуникативно-прозрачном мире, – недопустим отказ от очного судопроизводства. И что превращение заочного обвинения (или, тем более, осуждения) в новую норму правосудия – является грубым нарушением принципа справедливости суда.
Наконец, я считаю, что в современном мире недопустимо рассматривать в суде в качестве доказательств так называемые «свидетельства по слуху» (т.е. когда лицо не может указать конкретный источник своей осведомленности, а ссылается на общее мнение, молву) и высказывания средств массовой информации, тем самым отступая от принципа непосредственного исследования доказательств судом. В последние годы мы видели слишком много кампаний информационной войны, в которых такого рода «доказательства вины противника» массово фабриковались сторонами конфликтов за счет доминирования той или иной стороны в государственном и международном информационном поле.
Яркий пример – некоторые эпизоды деятельности Международного трибунала по бывшей Югославии, созданного в 1993 г. для преследования лиц, ответственных за нарушения гуманитарного права на территории этой страны. В ходе его расследований основная вина за преступления, как правило, возлагалась на одну – сербскую – сторону конфликтов, а расследование преступлений других сторон конфликта велось с правовыми нарушениями.
При этом в качестве доказательств вины сторон в существенной степени использовались слухи, заявления заинтересованных свидетелей, а также фотографии и видеозаписи из прессы. Позже более тщательные расследования других правовых институтов (в частности, специальных комиссий Евросоюза) показывали, что некоторые использованные МТБЮ доказательства, включая фото и видеозаписи, были сфабрикованными фальсификациями. И лишь после своей отставки с поста Прокурора МТБЮ г-жа Карла дель Понте публично признала, что на МТБЮ постоянно оказывалось мощное политическое давление, мешавшее объективности расследований.
Далее, еще одна тревожная тенденция, проявившаяся в деятельности Международных судов, – попытки утверждения собственных прецедентных правовых новелл, которые даже получили особое наименование «право трибунала».
Так, в частности, в квалификации состава преступлений по делам Радослава Брдянина и Слободана Милошевича МТБЮ использовал ранее невиданное понятие так называемой «совместной преступной деятельности» (Joint Criminal Enterprise, JCE). Которое превращает привлекаемых к международной ответственности руководителей в соучастников «основного» преступления, если они могли предвидеть возможность совершения этого преступления другими лицами, но не предприняли никаких мер по его предотвращению.
Новелла JCE особенно удобна для прокуроров международных судов, поскольку она не требует доказывать отсутствие эффективного контроля руководителя над подчиненными, а заменяет это доказательство «объективным риском совершения преступления».
Однако проблема в том, что по содержанию регулирования принцип JCE плотно «пересекается» с классическим правовым принципом «командной ответственности» – который, кстати, присутствует в уставах международных трибуналов по бывшей Югославии и по Руанде (МУТР), а также в Римском статуте Международного уголовного суда (МУС). И по которому «виновное бездействие» руководителя признается преступным, но не влечет ответственности за соучастие в преступлении подчиненных.
В результате нарушается принцип уголовной ответственности лишь за виновное деяние, т.е. только при наличии вины. Потому мне представляется, что использование принципа JCE в ряде решений МТБЮ и МУТР является опасным «размыванием» корпуса международного права.
По моей оценке, также нельзя признать лишенной правовых недостатков и деятельность Международного уголовного суда, МУС.
Согласно Римскому Статуту, МУС вступает в действие только в том случае, если государство, на территории которого совершено преступление или гражданином которого является преступник, не желает или фактически не может осуществить расследование и выдвинуть обвинение. Эта так называемая система дополнительности оставляет государствам первичную ответственность за расследование и выдвижение обвинений по международным преступлениям. Причем юрисдикция МУС распространяется только на те страны, которые подписали и ратифицировали Римский Статут или сделали специальное официальное заявление о своем признании юрисдикции МУС.
Тем не менее, МУС уже не раз выходил за пределы своей уставной юрисдикции, принимая по поручению СБ ООН к рассмотрению уголовные дела против представителей тех стран, которые не подписали Римский статут и не заявили о признании юрисдикции МУС.
Так, например, произошло в 2005 г., когда СБ ООН принял резолюцию №1593 о передаче МУС расследования ситуации в суданском Дарфуре, и в 2011 г., когда СБ ООН резолюцией №1970 передал МУС расследование ситуации в Ливийской Арабской Джамахирии. В обоих этих случаях страна не подписала Римский статут и не подлежала юрисдикции МУС. Более того, в случае Ливии не только правительство Муаммара Каддафи, но и формально незаконный Переходный национальный совет Ливии (созданный вернувшимися из эмиграции политическими противниками Каддафи, причем в основном в анонимном составе), открыто отказывались признавать юрисдикцию МУС.
Тем не менее, в обоих этих случаях прокурор МУС принял к расследованию уголовные дела против президента Судана Омара аль-Башира и главы Ливии Муаммара Каддафи и выдал международные ордера на их арест.
Отмечу, что Россия подписала, но так и не ратифицировала Римский Статут МУС. Главная причина – в том, что некоторые его статьи противоречат и Конституции Российской Федерации, и основополагающим международным правовым документам.
Так, согласно ч.1 статье 61 Конституции гражданин Российской Федерации не может быть выслан за пределы Российской Федерации или выдан другому государству. С учетом конституционно-правового смысла понятий высылка и выдача, ратификация Устава МУС Россией требует предварительного внесения изменений в данную статью. А учитывая, что этот запрет находится в главе 2, такое изменение невозможно без принятия новой Конституции!
Далее, в соответствии с Международной Конвенцией 1973 г. о предотвращении и наказании преступлений против лиц, пользующихся международной защитой, в том числе дипломатических агентов, глава государства находится под международной защитой всегда, когда он находится на территории иностранного государства. В то же время Статут МУС в статье 27 указывает на недопустимость ссылки на должностное положение обвиняемого, что предполагает применение Статута к главам государств и правительств, членам правительства и парламента.
Одновременно Статут МУС в этой статье вступает в противоречие со ст. 91 и 98 Конституции РФ, гарантирующим неприкосновенность Президента, членов Совета Федерации и Государственной Думы. Предусматриваемые ч. 3 ст. 20 Статута изъятия из принципа non bis in idem (запрет судить дважды за одно и то же преступление) – противоречат ст. 50 Конституции РФ, не допускающей никаких исключений из указанного принципа. Статья 89 Статута о передаче обвиняемых лиц МУС – противоречит ст. 61 российской Конституции, гарантирующей, что гражданин Российской Федерации не может быть выслан за пределы РФ или выдан другому государству.
Однако я полагаю, что есть и другая причина того, что Римский Статут МУС не подписали и не ратифицировали многие страны мира. Она состоит в том, что эти страны испытывают определенное – и, как я показал, обоснованное, – недоверие к сложившейся системе международного уголовного права.
Эти страны не могут не «примерять на себя» описанные выше и многие другие прецеденты выхода международной уголовной юстиции за пределы своего суверенитета и своей юрисдикции.
Эти страны осознают возможность политизации Суда. Поскольку он вправе по собственному усмотрению решать, какое государство и в каких случаях демонстрирует нежелание или неспособность расследовать преступления и возбуждать уголовное преследование лиц, в них подозреваемых. И поскольку в результате Суд по своему усмотрению определяет правомочность международного вмешательства во внутригосударственные дела.
Эти страны понимают, что, например, МУС может быть использован властью или внутренними оппозиционными силами страны для того, чтобы разрешить в своих интересах внутриполитический конфликт, путем провоцирования этими силами преступных эксцессов и втягивания в этот конфликт международного правосудия. Отметим, что сейчас так действует «постмайданная» Украина, которая не ратифицировала Римский Статут, но сделал официальное заявление о признании юрисдикции МУС.
Страны, не ратифицирующие Римский Статут МУС, не могут не видеть – а в современном информационно-прозрачном мире все тайное очень быстро становится явным – что некоторые решения международных Судов принимаются на фоне мощной информационной войны против политических лидеров одной из сторон конфликта, с отчетливым предварительным «обвинительным уклоном» в отношении этой стороны, а также с использованием фальсифицированных доказательств обвинения, то есть в духе политики «двойных стандартов».
В этом смысле особые опасения вызывает практика международных Судов по внедрению правовых новелл, выходящих за рамки международного права и получающих в решениях этих судов как бы прецедентную легитимацию. Такая практика вызывает обоснованные подозрения в том, что она будет использоваться внешними силами, способными оказать скрытое давление на суды, для устранения с политической сцены неугодных государственных лидеров и внутриполитических трансформаций «мешающих» стран.
Наконец, анализ Уставов и опыта действий существующих международных Судов показывает, что безусловное признание их юрисдикции почти всегда означает не только правовой конфликт с Основным законом соответствующей страны, но и отказ от применения важнейших принципов Основного закона. То есть, добровольное изъятие в пользу международного суда важных элементов национального правового суверенитета.
Такой подход к универсализации международного уголовного права, конечно же, для многих стран, в том числе для России, представляется неприемлемым. Поскольку он ведет к подрыву фундамента международного права – принципа суверенности государства-нации и принципа создания ООН как объединения, а не изъятия суверенитетов.
Впрочем, сказанное выше вовсе не умаляет того, что в мировом сообществе правовых суверенных государств должны действовать определенные универсальные нормы международного уголовного права и судебные институты, контролирующие выполнение этих норм. Вполне оправдана и передача этим институтам функции судебного преследования нарушителей в случае, если суверенное государство с этой функцией по тем или иным причинам не справляется и обращается к международному сообществу за помощью. Безусловно, недопустимо, чтобы лица, виновные в терроризме и других преступлениях против человечности, уходили от ответственности.
Вопрос в том, чтобы универсальные нормы в полной мере соответствовали системе принятых международным сообществом правовых установлений, а международные судебные институты в полной мере соблюдали принятые универсальные нормы.
Между тем, как я показал выше, пока до этой благополучной ситуации далеко. И виноваты в этом не только и не столько руководство и составы международных Судов. Как я уже не раз говорил и писал, одной из самых серьезных проблем международного правоприменения является то обстоятельство, что сформулированные в Уставе ООН десять Основополагающих Принципов международного права не взаимоувязаны в строгую правовую систему, позволяющую применять эти принципы без правовых коллизий.
В результате кто-то может при разработке законодательных решений и их применении считать, что нет ничего важнее суверенитета и территориальной целостности государства, а кто-то – что территориальной целостностью и суверенитетом можно пренебречь, если речь идет о праве наций на самоопределение или о защите прав человека.
Очевидно, что десять Основополагающих Принципов в их нынешнем виде предоставляют для таких коллизий воистину необъятное «поле неопределенности». И именно на фоне таких коллизий мы видим в международном правоустановлении и правоприменении и попытки вернуться к прецедентной опоре «беспрецедентного права Нюрнберга», и попытки навязать через международные уголовные Суды «право сильного».
Как я уже не раз говорил, мне представляется, что единственный выход из этой проблемной и в чем-то тупиковой ситуации – обратиться к правовому осмыслению Основных принципов Устава ООН в их взаимоувязанной системной целостности.
Включая строгое юридическое определение условий, а также необходимых и достаточных пределов вмешательства международных органов во внутренние дела суверенных государств, а также ограничения компетенций конституционного права.
Включая точное определение условий и нормативных ситуаций, в которых те или иные Основополагающие Принципы приобретают приоритет.
Включая ясную кодификацию круга компетенций национального государства и наднациональных органов в сфере уголовного судопроизводства, и так далее.
В любом случае, как я считаю, концептуальная проработка проблемы взаимосвязи конституционного и международного правопорядков, соотношения компетенций национального законодательства и норм международного права, — одна из важнейших и неотложных задач современной юридической науки. В этой сфере, как показывает нынешний опыт эскалации глобальных вызовов, уже нет места промедлению и отдельным паллиативным решениям.
Причем без решения этих концептуальных вопросов, по моим представлениям, нам не удастся выстроить эффективную и вызывающую доверие систему институтов международного уголовного судопроизводства.
