Причину фатального для Пушкина поединка должны были объяснить письменные доказательства: к делу приобщили пять писем, три из которых написал сам поэт, при этом в первом Пушкин отказывается от словесного вызова Геккерена на дуэль, а в последнем уже «подбирает перчатку», брошенную ему сыном нидерландского посланника, и соглашается на все его условия. В материалах дела также содержатся письма секундантов, рассказывающие детали состоявшегося поединка. Секундант барона замечает, что в ходе дуэли Пушкин, из-за того, что дуло пистолета забилось снегом, сменил оружие с молчаливого согласия Геккерена, хотя такое обстоятельство не было оговорено заранее. На это секундант Пушкина возразил, что замену пистолетов нельзя было оспорить, и что смена оружия не давала Пушкину какого-либо преимущества. «Я почитаю оскорбительным для памяти Пушкина предположение, будто он стрелял в противника своего с преимуществами. Я отдаю полную справедливость бодрости духа, показанной во время поединка Геккерном, но решительно опровергаю, чтобы он произвольно подвергнулся опасности, которую бы мог от себя устранить», — отмечает секундант поэта.

Последняя дуэль Пушкина. Письменные доказательства

Затем были приобщены к делу:

А. Два письма, писанные Пушкиным на французском языке: первое, от 17-го ноября 1836 года, виконту д’Аршиаку, в котором он отказывался от словесного вызова, сделанного им де-Геккерну (поскольку Геккерен сделал предложение своячнице Пушкина); второе, от 26-го января 1837 года, адресованное нидерландскому посланнику де-Геккерна. В этом письме Пушкин, говоря о получении каких-то безымянных писем, называет молодого де-Геккерна «незаконнорожденным сыном посланника», «подлецом и негодяем» и присовокупляет, что поведение самого посланника бесчестит и унижает его сан.

Вот что ответил на это нидерландский посланник де-Геккерн: «М. г., содержание вашего письма до того вышло из границ возможного, что я отказываюсь отвечать на него. Вы, кажется, забыли, м.г., что вы отступились от вызова, который вы адресовали к барону Егору Геккерну и который им был принят. Г. д’Аршиан явится к вам, чтобы с вами условиться о месте, где встретитесь с бароном Егором Геккерном, и вас предупредит, что встреча сия не терпит никакого отлагательства; я сумею позднее, м.г., заставить вас ценить важность сана, которым я облечен, и который никакие поступки с вашей стороны не в состоянии затмить». На этом же письме сделана следующая надпись рукою подсудимого: «читано мною и одобрено. Барон Егор Гекккерн».

Б. Письмо д’Аршиака от 1-го февраля 1837 года, адресованное к князю Вяземскому, следующего содержания: «В 4 ½ часа прибыли мы на место дуэли. Весьма сильный ветер, бывший в то время, принудил нас искать прикрытия в небольшом сосновом лесу. Глубокий снег мешал противникам, почему мы были вынуждены прорыть тропинку в 20-ти шагах, на концах которой они стали. Когда барьеры были назначены шинелями, и пистолеты взяты каждым из противников, то подполковник Данзас дал сигнал поднятием шляпы. Пушкин в то же время стал у барьера своего. Когда барон Геккерн сделал четыре шага из пяти, которые ему оставались до барьера, оба соперника приготовились стрелять. Спустя несколько минут раздался выстрел, и раненный Пушкин упал лицом к земле на шинель, которая была вместо барьера, и оставался без движения. Но когда секунданты приблизились, то он, до половины приподнявшись, сказал: «Погодите». Оружие, которое он имел в руке, было покрыто снегом, и потому он взял другое. Я бы мог на это сделать возражение, но знак барона Геккерна меня остановил; Пушкин, опершись левою рукою в землю, прицелился твердою рукою и выстрелил, оставаясь неподвижным. После выстрела, барон Геккерн был ранен и тоже упал. Рана г. Пушкина была слишком сильна, чтоб продолжать дело – оно было кончено. Снова упавши после выстрела, он имел раза два обмороки и несколько минут замешательства в мыслях, но вскоре совершенно пришел в чувства и более их не терял. В санях, будучи сильно потрясаем во время переезда более половины версты по самой дурной дороге, он мучался, не жалуясь; барон Геккерн с моим пособием дошел до своих саней, в которых он ждал, пока совершилась переноска его соперника, для того, чтобы я мог проводить его до Петербурга. В продолжение всего этого дела спокойствие, хладнокровие и благородство с обеих сторон были совершенны».

В. Письмо от подполковника Данзаса 6-го февраля к князю Вяземскому, в котором изложено следующее: «Истина требует, чтоб я не пропустил без замечаний некоторые неверности в рассказе г. д’Аршиака. Объяснив, что первый выстрел был со стороны г. Геккерна и что Пушкин упал раненый, д’Аршиак говорит: «Когда свидетели приблизились, то он, приподнявшись на месте, сказал: «Погодите», и так как оружие, которое он держал в руке, было покрыто снегом, то он взял другое; я мог бы сделать возражение, но знак, поданный бароном Егором Геккерном, мне попрепятствовал». Слова Александра Сергеевича, когда он поднялся, опершись левою рукою, были следующие: «Погодите, я чувствую еще себя в силах сделать мой выстрел». Тогда действительно я подал ему пистолет в обмен того, который был у него в руке и ствол которого набился снегом при падении раненного; но я не могу оставить без возражения замечания д’Аршиака, будто бы он имел право оспаривать обмен пистолета и был удержан знаком со стороны Геккерна. Обмен пистолета не мог дать повод во время поединка ни к какому спору. По условию, каждый из противников имел право выстрелить, пистолеты были с пистонами, следовательно, осечки быть не могло; снег, забившийся в дуло пистолета А. С., усилил бы только удар выстрела а не отвратил бы его; никакого знака ни со стороны д’Аршиака, ни со стороны Геккерна подано не было. Что до меня касается, я почитаю оскорбительным для памяти Пушкина предположение, будто он стрелял в противника своего с преимуществами, на которые не имел права. Еще раз повторяю, что никакого сомнения против правильности обмена пистолета высказано не было; если б оно могло возродиться, то д’Аршиак обязан был объявить возражение свое, и не останавливаться знаком, будто бы от Геккерна поданным; к тому же сей последний не иначе мог бы узнать намерение д’Аршиака, как тогда, как оно было выражено словами; но он их не произнес; я отдаю полную справедливость бодрости духа, показанной во время поединка Геккерном, но решительно опровергаю, чтобы он произвольно подвергнулся опасности, которую бы мог от себя устранить. Не от него зависело уклониться от удара своего противника, после того как он свой нанес. Для истины рассказа прибавляю также замечание на слова д’Аршиака: «оставаясь неподвижным после выстрела своего, барон Геккерн был ранен и также упал». Противники шли друг на друга грудью; когда Пушкин упал, Геккерн сделал движение к нему; после же слов Пушкин, что он хочет стрелять, он возвратился на свое место, став боком и прикрыв грудь своею правою рукою. По всем другим обстоятельствам я свидетельствую истину показаний д’Аршиака».

Г. Письмо Пушкина к д’Аршиаку от 27 января, следующего содержания: «Отказываясь от всех переговоров чрез секундантов, приведу своего прямо на назначенное место. Так как вызывает меня г. Геккерн, обиженный, то он может выбрать секунданта для меня, если это ему угодно; я уже наперед его принимаю, хотя бы даже это был его егерь. Что же касается до часа и места, я совершенно в воле Геккерна. По нашим обычаям у нас, русских, этого довольно. Я вас прошу верить, виконт, что это мое последнее слово, и что мне нечего более отвечать по этому делу; я иначе не тронусь, как для того только, чтобы идти на место».

Подготовил Евгений Новиков

Продолжение читайте 19 октября

Стилистика, орфография и пунктуация публикаций сохранены