РАПСИ продолжает восстанавливать онлайн наиболее важных для российского права и интересных для общества дел, предоставляя читателям возможность взглянуть на происходившее много лет назад глазами непосредственных участников и наблюдателей. Дело Ольги Палем дало повод юристам пересмотреть нормы тематического содержания судебных речей и используемых в процессе документов: данный процесс продемонстрировал вред избыточной информации личного характера и дал начало развитию института судебной экспертизы в России.

Дело симферопольской мещанки Ольги Палем, убившей своего юного возлюбленного, стало предметом широких дискуссий в XIX веке среди всех слоев общества. Писатели и юристы тогда подняли вопросы о необходимости реформы следствия и введения института судебной экспертизы, что произошло только спустя почти 30 лет.

Судебное разбирательство началось 14 февраля 1895 года в Санкт-Петербургском окружном суде с участием присяжных заседателей.

Фабула дела

Вечером 16 мая 1894 года в петербургскую гостиницу «Европа» пришел студент Института путей сообщения 26-летний Александр Довнар. Получив комнату № 21, он вышел к ожидавшей его у подъезда Палем и пригласил ее в гостиницу, где они переночевали.

Все это время из их комнаты не доносилось никаких подозрительных звуков. Однако около часа следующего дня раздались два выстрела, из номера выбежала окровавленная женщина и с криками «Спасите! Я совершила убийство и ранила себя. Скорее доктора и полицию — я все разъясню. Я убила его и себя» упала на пол.

Подоспевшая на крик прислуга обнаружила в номере Довнара, лежащего в луже собственной крови без признаков жизни. Здесь же, на кресле, лежал револьвер с тремя заряженными патронами и двумя пустыми гильзами.

«Тут никто не виноват; рано или поздно так должно было случиться», — повторяла взволнованная Палем.

Из ее слов следует, что Довнар «жил с ней и оказался самым низким, скверным человеком». Не отрицая факт убийства, Палем утверждала, что застрелила его из-за звучавших в ее адрес оскорблений, после чего пыталась убить и себя.

Как впоследствии выяснилось, Палем и Довнар на протяжении четырех лет поддерживали между собой интимные отношения. Причем изначально студент планировал жениться на своей возлюбленной, но потом отказался от этой мысли и решил разорвать отношения.

Действия Палем были расценены как убийство с обдуманным заранее намерением (статья 1454 Уложения о наказаниях).

«Он (следователь — прим. ред.) собирал сведения о том, не страдала ли чем-либо обвиняемая, и допрашивал ее родителей; он призвал и судебного врача, доктора Руковича, смешав при его допросе в одно — экспертизу психического состояния Палем с экспертизой расстояния, на котором был произведен выстрел. Но все это делалось как-то нерешительно, ощупью и не доделывалось. Так, например, 353 статья предписывает расспросить обвиняемую и освидетельствовать ее чрез судебного врача, но этого исполнено не было, а Рукович, как видно из точного содержания протокола от 12 сентября 1894 г., не свидетельствовал надлежащим порядком Палем, а был приглашен дать свое заключение на основании прочитанных ему протоколов и свидетельских показаний, как будто наука и практика допускают возможность постановления такого «заочного психиатрического приговора» (судья Анатолий Кони, делавший кассационное заключение, отметил недостаток профессиональной судебной экспертизы в деле). 

Подозрения о ненормальном психическом состоянии Палем из-за «переходившей обычные пределы у нервнобольных мнительности» были и у доктора Чацкина. Так, в одном из своих первых показаний подсудимая сказала, что «не желает ничего отвечать, ибо слишком высоко себя ставит в связи с безрассудным заявлением о лице, которому она, пожалуй, «кое-что» расскажет, и на составленный следователем 7 сентября 1894 г. протокол о том, что вследствие отказа освободить Палем на поруки она грозила убить себя, зашагала в волнении по камере, зашаталась, упала в судорогах и слезах, произнося бессвязные слова: «Саша…» (убитый Довнар — прим. ред.) «на могилу…» и т.д. — и затем, жалуясь на озноб и жар, стала рыдать» (судья Кони).

Обвинительное заключение по делу Палем содержало ее показания о своем возлюбленном, из которых следовало, что Довнар «был человек бесхарактерный, гаденький и нахальный; он закладывал ее вещи, пользовался ее деньгами и присвоил себе часть мебели, купленной ею на деньги, полученные от Кандинского (один из покровителей Палем — прим. ред.), а затем подробно изложена проверка такого взгляда обвиняемой на убитого ею Довнара, предпринятая на предварительном следствии, причем ее собственное прошлое рисуется на пространстве двадцати девяти с лишком лет, начиная с того дня, когда «у симферопольского еврея Мордки и жены его Гени Палем родилась дочь Меня» (судья Кони).

Участники процесса

На скамье подсудимых симферопольская мещанка О. Палем. 

Судья — председатель окружного суда Н. Чаплин.

Гособвинитель — товарищ прокурора Н. Башилов.

Потерпевшие — П. Рейнбот, поверенный гражданской истицы А. Шмидт, матери Довнара.

Адвокат — Н. Карабчевский.

«По обвинительному акту Палем значится, например, 28 лет; ей хотелось бы иметь только 25. Чтобы доказать это, она сплетает целую маловероятную историю. По медицинскому акту осмотра ей, однако, столько и дают доктора (это не с каждой женщиной в подобных замешательствах относительно исчисления лет может случиться)» (адвокат Карабчевский).

Процесс

Всего в суд по этому делу было вызвано 92 свидетеля, среди которых доктора Рукович и Зельгейм. Обоим задавались вопросы о психическом состоянии подсудимой. 

«Поводы к возбуждению сомнения (о вменяемости Пален — прим. ред.) возникли притом не внезапно, ибо еще во время приготовительных к суду распоряжений защита ходатайствовала о вызове экспертов-психиатров, и еще в первый день пятидневного заседания эксперт Рукович, допрошенный по предмету повреждений, причиненных выстрелом, был по ходатайству защиты и старшины присяжных оставлен в зале заседаний, из чего видно, что уже тогда признавалось необходимым выслушать мнение сведущего по врачебной части лица и притом не только о телесных повреждениях Довнара. 

Не только защитник был допущен допрашивать врача Руковича, вызванного в качестве эксперта, о психическом состоянии подсудимой во время совершения ею преступления, причем последним высказано, что Палем страдает крайнею возбужденностью нервной системы и резко выраженною неврастенией, но и Рукович, в свою очередь, получил разрешение допрашивать доктора Зельгейма о душевном состоянии подсудимой вслед за убийством Довнара. Из удостоверенных судом замечаний на протокол видно, что на требование научных выражений и на желание знать, было ли психическое состояние Палем, описываемое Зельгеймом, «психозом» или «неврозом», Зельгейм «ничто же сумняшеся» отрезал Руковичу, что «всякое убийство есть психоз» (судья Кони акцентирует внимание на значимости психологической эксперты в судебном процесса).

«Врач Рукович выразился, что это стремление (стать законной женой Довнара — прим. ред.) ее было «неосуществимое». Теперь судить легко, так как мы знаем, что оно действительно не осуществилось. Но, с другой стороны, мы знаем, что два года Довнар многим выдавал ее за свою жену; мы знаем, что, переписываясь до 1893 года с ней, он ей иначе не адресовал писем, как «Ольге Васильевне Довнар». Он разлакомил ее. Она с мужеством и терпением карабкалась по призовому столбу, на вершине которого было «честное имя жены любимого человека» (адвокат Карабчевский).

Ввиду болезненно-нервного состояния подсудимой заседание в первый день долго не могло продолжаться и после допроса Палем было прервано до следующего дня.

15 февраля процесс возобновился. Однако подсудимой нередко становилось плохо, случались «истерические припадки», из-за чего в заседаниях были частые перерывы.  

В числе свидетелей адвокатом Карабчевским также была допрошена мать убитого — госпожа Александра Шмидт. В своих показаниях она называла подсудимую «падшей женщиной», «шантажисткой», «лгуньей», «авантюристкой», на содержание которой убитый должен был тратить внушительные суммы денежных средств.

«За две недели до убийства, чтобы съездить со своим «милым Сашей» (Довнаром — прим. ред.) на острова, она закладывает вещи на несколько десятков рублей. Она переделывает ему пальто на свой счет, находя, что пуговицы и значки потускнели, и все пальто надо освежить, так как совершенно неприлично показываться в нем на улицу» (адвокат Карабчевский доказывает, что Палем самостоятельно обходилась «своими средствами»).

Сразу после этого защитник представил суду подлинную переписку Шмидт с Палем, относящуюся ко времени совместного проживания подсудимой с Довнаром. 

«В трехлетней переписке их должно было накопиться гораздо больше, но мне именно важно и ценно то, что сортировка этих писем сделана самой Шмидт, что они находятся в нашем распоряжении не только вследствие ее собственного желания, по ее санкции, но даже и по ее собственному выбору. Это ограждает нас от всяких нареканий в пользовании ненадежным или сколько-нибудь сомнительным материалом» (адвокат Карабчевский).

В этих письмах Шмидт доверяла Палем заботу о своем младшем сыне.

Карабчевский также представил доказательства того, что содержание Палем составляло меньшую часть расходов студента в сравнении с той же оплатой его долгов от азартных игр. 

«Наконец, — характерная, хотя, быть может, и мелочная подробность, указывающая, во всяком случае, на то, что покойный Довнар не привык справляться с содержимым своего кошелька, когда бывал в обществе Палем. После убийства оказалось, что в гостинице «Европа», где они пробыли всю ночь и полдня, они ужинали и пили шампанское, правда, дешевое (весь счет был подан на 8 руб. 50 коп.). В кармане убитого оказалось всего только 3 рубля, в кошельке подсудимой отыскалось 9 руб. 50 коп.» (адвокат Карабчевский).

Одним из спорных вопрос, якобы доказывающих легкость поведения подсудимой, в показаниях Шмидт и лучшего друга покойного — Матеранского — была фотография Палем, найденная в одном из одесских притонов. 

«Еще на предварительном следствии весь этот эпизод был, в сущности, выяснен сполна. Одесский фотограф Горелин и хозяйка убежища Эдельгейм раскрыли все обстоятельства, касающиеся злополучной фотографии Палем. И что же? Эти свидетели вызваны на суд только по ходатайству защиты. Без этой предосторожности указание обвинительного акта оставляло бы широкое поле догадкам. Свидетель Горелин выяснил, к какому именно времени относится его работа, и вместе с тем удостоверил, что фотография снята им с «порядочной женщины», с лично ему известной Палем. Свидетельница Эдельгейм удостоверила, что эта карточка была подарена каким-то «мужчиной» одной из ее девиц, Ермолиной, большой любительнице красивых женских лиц и фотографий» (адвокат Карабчевский).

Таким образом были опровергнуты показания Шмидт и ее утверждения о том, что обвиняемая была вместилищем всех пороков. 

Тем временем дело Палем приобрело общественный резонанс, широко обсуждалось в журналистских и писательских рядах. 

«Это просто публичная женщина, требовавшая, чтобы студент на ней женился. Наши газеты, особенно «Новости», берут ее под свою защиту. В «Петербургской газете» описываются трогательные подробности: «...она два раза подносила платок к глазам; жест этот был грациозен, округлен и полон глубокого трагизма». «Увидав платье убитого, она издала раздирающий душу стон». И все в этом роде. Меня это возмущает. Я говорила о Палем с ненавистью» (писательница Софья Смирнова-Сазонова в своем дневнике).

«Она психопатка, жертва общественного темперамента» (защищал подсудимую писатель Антон Чехов на вечере у издателя «Нового времени» Алексея Суворина).

После допроса свидетелей суд перешел к стадии прений сторон, которые, начавшись около 13.00, продолжались до ночи. 

«Менее года тому назад, 17 мая, в обстановке довольно специфической, с осложнениями в виде эсмарховской кружки на стене и распитой бутылки дешевого шампанского на столе, стряслось большое зло. На грязный трактирный пол упал ничком убитый наповал молодой человек, подававший самые блестящие надежды на удачную карьеру, любимый семьей, уважаемый товарищами, здоровый и рассудительный, обещавший долгую и благополучную жизнь. Рядом с этим пошла по больничным и тюремным мытарствам еще молодая, полная сил и жажды жизни женщина, тяжело раненная в грудь, теперь измученная нравственно и физически, ожидающая от вас решения своей участи» (адвокат Карабчевский).

Характеризуя прошлое Палем, товарищ прокурор заявил о том, что оно «так неприглядно и так позорно», что он торопиться закрыть его «дымкой» из опасения оскорбить чьи-то чувства. 

«С этим вопросом раз и навсегда надо покончить и восстановить бесцеремонно и безжалостно поруганную честь женщины. Палем никогда не торговала своими ласками, никогда не была продажной женщиной, и вполне понятен тот протестующий, нервный вопль ее, который раздался со скамьи подсудимых, когда чтение обвинительного акта впервые коснулось перед вами этого столь больного и вместе столь позорного для чести женщины места» (адвокат Карабчевский).

Речь защитника заняла около трех часов — период с 18 до 21 — на заседании 18 февраля. 

«Выяснилось целым рядом свидетельских показаний, что покойный, скромный и приличный на людях, не стеснялся в присутствии бесхитростной прислуги проявлять довольно жесткие черты своего характера. Иногда он избивал Палем до крови, до синяков, пуская при этом в ход швабру; однажды изломал на ней ножны своей старой шашки студента-медика. Это отвергается, и какими же соображениями? Довнар был, будто бы, для этого физически слишком слаб, как о том свидетельствуют два его друга-товарища: Панов и Матеранский.

Эксперт удостоверил нам (то же самое подтверждает и медицинский акт осмотра трупа), что покойный Довнар, будучи умеренного телосложения, тем не менее был правильно развит, обладал нормальной физической силой, и говорить о его бессилии маневрировать шваброй или разбить в куски старые ножны грошовой шашки — наивно и смешно (адвокат Карабчевский использует результаты еще одной экспертизы в качестве важного аргумента в деле).

«А револьвер?» — спрашиваете вы. При таких свиданиях — причем же револьвер? Во все это время он был неизменно с ней. Отчасти ей нельзя было бросать его в номере, так как там оставалась девочка, отчасти она намеренно, если хотите, сознательно «носилась» с ним. В том ее душевном состоянии, о котором мы уже достаточно говорили, это был ее верный друг, верное прибежище, к которому можно всегда, во всякую минуту прибегнуть, раз станет уж очень невыносимо» (адвокат Карабчевский). 

После прений сторон прозвучало напутственное слово судьи присяжным, после чего те удалились в специальную комнату.

Вопросы присяжным заседателям

1. Виновна ли подсудимая симферопольская мещанка Ольга Васильевна Палем в том, что, задумав заранее лишить жизни студента Александра Довнара, она купила револьвер с патронами, снаряженными пулями, пригласила Довнара на свидание в гостиницу «Европа» по набережной реки Фонтанки в С.-Петербурге, взяла с собой туда револьвер с патронами и в номере этой гостиницы 17 мая 1894 г., выстрелила в него, Довнара, из револьвера в голову, сзади, на расстоянии нескольких вершков, в то время, когда Довнар повернулся к ней спиною, и этим выстрелом тогда же, на месте, лишила его жизни, причинив ему смертельное повреждение головы?

2. Если подсудимая Ольга Васильевна Палем невиновна по первому вопросу, то не виновна ли она в том, что 17 мая 1894 г. в номере гостиницы «Европа» по набережной реки Фонтанки, в С.-Петербурге, без заранее обдуманного намерения, но однако и не случайно, а в состоянии раздражения от нанесенного ей студентом Александром Довнаром оскорбления, она, с целью лишения жизни Довнара, выстрелила в него из револьвера в голову и тогда же, на месте, лишила его жизни, причинив ему смертельное повреждение головы?

Любопытно, что совещание присяжных заняло всего 35 минут. 

Решение

На оба вопроса члены коллеги ответили «Нет, невиновна», в связи с чем суд признал обвиняемую оправданной. 

Решение оправдать Палем обернулось нападками на институт присяжных со стороны общества. Так, наиболее резко критиковали этот момент газеты «Московские ведомости» и «Новое время» Суворина.

«В русской уголовной летописи дело Палем навсегда останется поучительным примером», и «только коренная реформа следственной части и ограждение оправдательных приговоров присяжных в интересах подсудимых, как приговоров неприкосновенных, избавит правосудие от повторных дел, подобных Палем» (современник Леонид Снегирев).

Кассация

Неудивительно, что на оправдательный приговор поступило сразу несколько протестов: от товарища прокурора Башилова и поверенного гражданской истицы Рейнбота. 

«Принесенная жалоба представляет своеобразную попытку выйти из пределов состязательного процесса и ввести в кассационный суд разбор и анализ существа дела» (возражал адвокат Карабчевский против удовлетворения кассации). 

Дело слушалось в Сенате 21 октября 1895 года. Докладчиком был сенатор Н.С. Таганцев, заключение давал судья А.Ф. Кони, который был строго убежден в наличии в деле неразрешенных вопросов: психолого-психиатрической экспертизы подсудимой, более точных формулировок вопросов присяжным, избыточностью данных о личной жизни и прошлом участников события и т.д.

«Решение присяжных не может считаться состоявшимся в нормальных условиях и тогда, когда сущность дела затемнена и усложнена нагромождением излишнего, не относящегося к исследуемому преступлению материала и когда судебное расследование далеко переходит за границы, определяемые сущностью отношений обвиняемого к преступному событию, и вторгается в беспредельную область житейских обстоятельств, разворачиваемых не для выяснения судимого преступления, а по поводу этого преступления» (судья Кони).

«Этим путем невольно и неизбежно создается извращение уголовной перспективы, благодаря которому на первый план вместо печального общественного явления, называемого преступлением, выступают сокровенные подробности частной жизни людей, к этому преступлению не прикосновенных» (судья Кони).

По предложению Кони Сенат отменил приговор, передав дело в Петербургскую судебную палату для нового рассмотрения в ином составе.

Со «свойственными ему глубокой вдумчивостью и чуткостью к внутреннему смыслу формальных вопросов представил в своем заключении талантливый анализ наболевших мест нашего судопроизводства. Выпукло и ярко обрисовал он темные стороны окутанного «непроницаемой тайной» предварительного следствия и «бездеятельную власть» его единственного стража и попечителя, «именуемого камерой предания суду» (Журнал юридического общества о судье Кони во время пересмотра дела, 1895 г.)

По итогам нового рассмотрения дела суд признал Палем виновной в убийстве, совершенном в запальчивости и раздражении, и назначил ей наказание в виде 10 месяцев тюремного заключения.

Подготовила Людмила Кленько