Александр Минжуренко, депутат Госдумы первого созыва, политик и дипломат, действительный государственный советник РФ

«Fiat justitia, ruat caelum"("правосудие должно свершиться, даже если упадут небеса"). Эту максиму, якобы, произнес римский консул 58 года до н.э. тесть Цезаря Луций Цезонин. А напомнил ее позднее император Священной Римской империи Фердинанд I. Вот с тех пор и идут споры вокруг смысла и толкования этого принципа. Особенно важно выработать свое отношение к сей мысли законодателю, который либо принимает ее как руководство к действию, либо отвергает ее, ну или считает ее крайностью и допускает различные отклонения от ее полной реализации в законодательной работе.

Я использую это изречение как тест для определения «истинного» юриста. Ведь для получения такого звания мало получить диплом правоведа. Надо еще буквально пропитаться всем духом юриспруденции, признать, что она «превыше всего». Юрист, он ведь и в бане юрист, т.е. даже в разговоре на бытовые обывательские темы он не может отрешиться от своих профессиональных подходов, которые превратились в его абсолютное кредо на все случаи жизни. Если человек безусловно поддерживает этот принцип и без всяких поправок готов применять его на практике, в том числе и в законодательстве, то значит перед вами – настоящий юрист до мозга костей. И к нему бесполезно подходить с предложением скорректировать формулировки очередной статьи закона, исходя из политической, этической или социальной целесообразности. Для него даже слово «целесообразность» вульгарно, оно вообще не должно, по его мнению, звучать в ходе процесса законотворчества.

Некоторые таких юристов-экстремистов считают идиотами, так как они доводят здравую, в принципе, мысль ad absurdum - до абсурда. Так вот, для них юриспруденция есть точная наука сродни математике. И если в ее основе есть какие-то постулаты, то все остальные нормы права выводятся из них как и в математике – по очень четким формулам и правилам. И потому-то они так нервно и реагируют на предложения учесть некую «целесообразность» при установлении очередной нормы. Целесообразность - это же что-то внешнее, инородное и из другой оперы, далекой от «чистого права». Ну, действительно, если вы математик, а к вам вдруг подходит политик и говорит, что из соображений актуальности и целесообразности надо пока не считать, что дважды два – четыре, как вы к этому отнесетесь? Вот и они так себя ведут. Логично.

Я думаю, что каждому депутату в его законодательной деятельности приходилось неоднократно решать для себя эту проблему соотношения принципов строго следования канонам права и учета реальной обстановки - пресловутой целесообразности. И тут хочется перефразировать одну всем известную цитату про генералов и войну: законодательство это слишком серьезное дело, чтобы доверять его юристам. Наверняка эти слова были сказаны и раньше меня, но – клянусь - это не плагиат, я их сам придумал, маясь с этими указанными проблемами и глядючи на некоторых своих коллег-депутатов, которых, действительно, даже угроза крушения мира не останавливала: им важнее было строго по правилам математической логики сформулировать закон, а там – хоть трава не расти.

И был один такой случай, когда эти два подхода особенно болезненно столкнулись в моей голове в ситуации, когда я сидел и разговаривал с симпатичными для меня людьми, против которых я писал закон, по которому им грозило до семи лет лишения свободы.

Это было в 1995 году в Боснии и Герцоговине. Сначала наша думская делегация прилетела в Белград, где встретилась с премьер-министром Сербии. Во главе делегации был член нашего комитета депутат Алексей Митрофанов. Он вел себя крайне воинственно и обещал широкую помощь всем южным славянам, включая и полномасштабное военное вмешательство России (мы, конечно, не были на такое уполномочены, и мне пришлось дезавуировать слова горячего парня перед ошеломленным премьером).

Воинственность нашего главы делегации испарилась, когда мы узнали, что прямо накануне нашей поездки в Боснию и Герцеговину американцы разбомбили все мосты и даже мостики в сербской части республики, охваченной гражданской войной. Он тут же заявил, что у него нашлись какие-то «дела» в Белграде (??) и передал полномочия главы делегации мне.

И мы поехали к осажденной сербами столице республики Сараево по разбомбленным дорогам Боснии и Герцеговины. Много было интересных встреч, но - ближе к теме.

Уже под Сараево мы остановились в небольшом отеле. Там нам несколько загадочно сказали, что кто-то (?) хочет с нами встретиться и поговорить помимо запланированных встреч. Мы вернулись с прогулки по окрестностям, которая закончилась не начавшись: только мы двинулись по тропинке в лес, как сербы истошно закричали и замахали руками – кругом всё было заминировано.

Дело было вечером, стемнело. Когда мы зашли в холл отеля «вдруг» пропал свет. Ну, что ж, бывает – война же. В полумраке мы уселись на диванчике, а наши собеседники напротив, лиц мы их не видели. И тут все выяснилось, почему погас свет. С нами хотели встретиться четыре наших офицера, воевавших добровольцами на стороне сербов. И хотели они нас спросить как раз по поводу готовящегося нами закона о наказании за наемничество (вошло в Уголовный Кодекс в 1996 году – ст. 359). Они очень откровенно рассказали нам о том, ЧТО привело их сюда. Это не были «псы войны», они здесь воевали не за деньги. Это были романтики-идеалисты. Надо сказать, что советская эпоха с ее отрицанием материального и проповедью приоритета идеологического над рациональным много нас таких породила. И себя к ним отношу, потому и понял этих парней и поверил им. Они воевали за идею. Они воевали, как они понимали, и за свою Родину, представители которой в нашем лице готовили закон о их наказании.

Трудно было разговаривать с ними. Пусть торжествует право и пусть эти бескорыстные добровольцы идут в тюрьму? Формально-то они все же были наемниками: ведь они получали денежное содержание. Правда, нищая республика могла платить им только по 50 дойчмарок в месяц (и то – нерегулярно), да пообещала им земельный надел после победы, который этих парней явно не интересовал и не стимулировал. Ну, ясно же, что не ради этих денег ребята приехали сюда. Нет, за такие деньги идти в бой и страшно рисковать своей жизнью – это все же не наемничество по сути.

Потом свое слово сказал местный «солдатский министр», который признал, что русскую «чету» они бросают в бой на самых опасных участках фронта. «И что, нас посадят, когда мы вернемся на Родину?», – спросил нас бывший капитан морской пехоты, на котором живого места не было – весь израненный. И что ему было отвечать?

И мы приписали к статье 359 УК РФ «примечание», начинавшееся словами: «Наемником признается лицо, действующее в целях получения материального вознаграждения…» Теперь слово за правоприменителями. Неужели они признают 50 марок достойным «материальным вознаграждением», ради которого человек пойдет воевать? Неужели это «цель действия»?