Продолжаем совместный проект с историографическим сообществом «Политика на сломе эпох» под общим названием «Парламентаризм новой России». В рамках этого проекта наши читатели смогут прочитать интервью с депутатами Госдумы России первого созыва, узнают, как строилась работа в парламенте и какие они, народные избранники, лично.

Наш очередной гость — депутат Госдумы РФ трех созывов, сенатор Сергей Калашников.

— Сергей Вячеславович, что сподвигло Вас пойти на выборы и впоследствии стать депутатом первой Думы?

— Будучи проректором института, я решал вопросы финансового обеспечения института после 1991 года, когда произошёл слом системы. Естественно, начал сталкиваться с налоговой службой, с представителями правоохранительных органов. Тогда я вдруг осознал, что история, которая была после 1989 года, она разбивается о глупость и несовершенство российских законов. Кроме того, к тому времени я уже понял, что занятие бизнесом, несмотря на то, что я был достаточно успешным бизнесменом, — это всё-таки не моё призвание.

Был и еще один существенный фактор: с 1989 года, по крайней мере в моём окружении, была эйфория, что мы строим новое светлое будущее в новой России, но к концу 1993 года я осознал, что, в общем-то, получается не совсем то, что мы хотели бы иметь. Плюс к тому времени я стал уже достаточно обеспеченным человеком за счет бизнеса, а сам бизнес перестал меня волновать, ушел «драйв» от занятия им, а вот запал революционный, запал конструирования был, и я решил пойти в политику. Можно сказать, что меня в политику привели романтические представления о том, что в стране можно всё сделать лучше.

— Вы шли по списку ЛДПР. Скажите, тогда сложно было агитировать за партию?

— Вы знаете, в 1993 году это было как раз таки достаточно просто. Жириновский, как Вы знаете, тогда набрал самую большую цифру 23%. И его основные лозунги, которые привели в партию не только меня, но и те самые 23%, были созвучны с настроениями в обществе. Поэтому, в то время, в конце 1993 года, агитировать за ЛДПР было абсолютно не проблематично. Партия не воспринималась как парвеню (устар. выскочка — примечание редакции) в российской политике. Она воспринималась как респектабельная, очень продвинутая, отвечающая требованиям народа структура. Но, как и популистская партия, она тоже воспринималась.

— Да, тогда удивительным и непрогнозируемым стало то, что по спискам выиграла ЛДПР. Этого никто не мог предсказать. Как Вы думаете, почему она выиграла? Некоторые Ваши коллеги по первой Думе говорят, что это было протестное голосование, Вы согласны?

— Нет, противостоять тогда было нечему. Только прошло заседание Верховного Совета, а когда начались не очень популярные реформы, той, грубо говоря, политической силы, против которой бы общество протестовало, тогда не было. Но все понимали, что-то решается, что это котел, в котором всё перемешивается, что вот-вот будет хорошо, что это временные трудности. Грубо говоря, субъекта, виноватого в наших бедах, тогда еще названо не было. Это не могло быть протестным голосованием, это было голосование за те лозунги, которые выдвигались. Я за это могу отвечать совершенно уверенно, потому что и меня эти лозунги привели в ЛДПР.

— Вы выдвигались и во второй созыв Думы. Как Вы думаете, технологически вторые выборы отличались от выборов в первую Думу?

— Очень сильно отличались. Уже произошли определенные изменения в отношениях общества к ЛДПР. Если в 1993 году агитировать за партию было очень легко, то уже в 1995 году, выступая перед аудиторией, я много тогда выступал, постоянно звучали определенные критические вопросы и замечания в адрес ЛДПР. Произошла политическая реструктуризация, и уже как бы ЛДПР стала действительно оппозиционной партией и приобрела некую такую экстравагантность. Не говоря уже о том, что она не всегда воспринималась положительно. Напомню, что в 1995 году одним из самых ярких негативных вопросов, который звучал в адрес ЛДПР, это зачем вы в Думе женщин таскаете за волосы? Хотя, в данном случае, депутат Тишковская сама попала под раздачу с Якуниным.

— Существует мнение, что Борис Ельцин тогда дистанцировался от первых выборов в Госдуму, сконцентрировался на голосовании за Конституцию, за которую голосовали в один день с выборами. Таким образом, Дума получилась слишком разношерстной. Вы согласились бы с этим мнением?

— Абсолютно нет. В 1993 году Борис Николаевич еще был очень активен. Конституция была для него, конечно, важным элементом, но после своего указа № 1400, стало понятно, что никакая Конституция для Бориса Николаевича не помеха, какой бы она ни была. Будет она принята или нет, это было важным моментом, но не определяющим. Не приняли бы эту Конституцию, Борис Николаевич бы придумал другую. Это первое.

Второе, конечно, для Ельцина была очень важна общенародная поддержка разгона парламента в октябре 1993 года. То есть, то, что этот процесс был не совсем как бы легитимен, это было очевидно для всех. В том числе и для Бориса Николаевича. Поэтому для него очень важно было, чтобы победили те политические силы, которые стояли за новую Конституцию и за признание его курса. Не случайно Гайдар и Шахрай пошли несколькими колоннами. Дело в том, что Кремль конструировал выборные поля и желал охватить максимум электората. Прошло несколько проправительственных партий, представляемых близкими к Ельцину людьми. В данном случае это была достаточно активная политика со стороны Кремля и Бориса Николаевича. Понятно его желание не допустить бывших членов Верховного Совета, которые, кстати, тоже пошли двумя колоннами. Они пошли с коммунистами и Аграрной партией, хотя это было одно и то же, и там прошло много членов бывшего Верховного Совета. Поэтому, я не могу сказать, что предвыборная кампания 1993 года была малозначимой для Ельцина.

— Уже непосредственно в парламенте произошла другая, с моей точки зрения, удивительная вещь — спикером парламента с перевесом всего в один голос стал Иван Рыбкин. Как Вы думаете, почему именно он?

— Когда мы собрались в конце декабря 1993 года с представителями от разных фракций, мы обсуждали, как мы будем работать чисто теоретически. Я сам принимал в этом участие от ЛДПР. Скажу, что сразу возникло несколько тенденций. Главная из них — все ожидали, что будет жесткая конфронтация по всем фронтам. Однако в первой Думе за неполные два года многие идеологические противники стали близкими друзьями. Тогда удивительным моментом было то, что все ожидали конфронтации, но одновременно пришло осознание, что задача каждого это не вражда, а строительство новой России, а ее можно было строить только на компромиссе с теми политическими силами, которые есть. Все прекрасно понимали, что после принятия Конституции никакое фрондерство в Думе не будет положительным, не будет конструктивным. Этот слом произошел в конце декабря на неформальных встречах между лидерами партий и представителями партий.

А потом то, что произошло в середине января, когда Дума структурировалась в виде комитетов. Это сразу задало конструктивно взаимодействующий пул. Приведу один пример из своей собственной практики. Были распределены комитеты по количеству депутатов, ЛДПР взяла тогда пять комитетов. Я предложил создать Комитет по труду и социальной политике, я его и возглавил. И вот первое заседание комитета. Разные люди, я их не знаю. Прихожу и по старому стереотипу говорю: «Товарищи». А мой потом ставший другом Саша Осовцов, «Выбор России», говорит: «Это кто тут товарищ, какой Тамбовский волк?» «Ну, извините, господа», — отвечаю. Олег Шинкарев, тогда представлявший компартию, говорит: «Это кто здесь господа?» «Извините, коллеги», — отвечаю. С тех пор это «коллеги» приклеилось навсегда, теперь ко всем обращаюсь так, на всякий случай. Так вот, с этих трех фраз началась работа комитета, представляемого самыми разными людьми. Сразу убрали противостояние между господами-товарищами нейтральным «коллеги». Оно потом и стало метрономом всей нашей работы. С тех пор я всегда ставил так, что в комитетах работа должна идти профессиональная не зависимо от партийной принадлежности. Любая партийная вкусовщина должна выжигаться. Я с этим наиболее ярко столкнулся в шестой Думе, когда будучи председателем Комитета по охране здоровья имел большинство «Единой России». У «Единой России» достаточно такой агрессивный стиль общения с коллегами, и мне понадобилось много времени, чтобы вдолбить им, что мы в комитете политикой не занимаемся, мы занимаемся профессиональной работой. Любые профессиональные дискуссии приветствуются, но если это профессиональные дискуссии, а не политические.

Иван Рыбкин же, при всем том разноцветии, стал компромиссной фигурой. Что он и подтвердил своей деятельностью. Он изначально не был направлен на конфронтацию, а направлен был на солидарность.

— Когда делал с Иваном Петровичем интервью, он рассказал, что после того, как он был выбран на пост спикера Госдумы, он встречался с Ельциным, и он — Рыбкин — пообещал президенту, что повторения ситуации с Верховным Советом не будет.

— Она была тупиковая. Понимаете, это была очень важная позиция, которая учитывала интересы коммунистов, ЛДПР, аграриев. Ну, как наиболее оппозиционных. Она заключалась в том, что все понимали, что тактически там была совершена принципиальная ошибка: противостояние двух ветвей власти лоб в лоб заведомо не конструктивно. Это все понимали.

— На первом заседании выступал тогдашний премьер, Виктор Черномырдин. Он  в своей речи призвал депутатов исключить из их лексикона слова «нетерпимость» и  «нетерпение». Как Вы думаете, депутаты первой Думы терпимо друг к другу относились? Они прислушались к Виктору Черномырдину?

— Никаких политических водоразделов между представителями разных политических течений не было. Конечно, были отдельные люди, которых можно назвать «шизой». А в целом, противостояние было преодолено во многом за счет того, что в первую Думу пришло много романтиков, которые хотели изменить жизнь к лучшему. И вот этот вот вектор на изменение к лучшему, он, в общем-то, преобладал над какой-то политической вкусовщиной. На самом же деле, тогда никто толком ничего не знал, как делать и что делать. Боролись две тенденции – возврат к прошлому и строительство нового. Хотя все понимали, что к прошлому возврата уже нет, и возобладало стремление построить что-то новое, светлое. Это было свойственно и коммунистам в том числе, они не призывали вернуться обратно. Они говорили о том, как сделать так, чтобы использовать то лучшее что было. Никто не возражал.

— Если судить по стенограммам, то ЛДПР при всей антикоммунистической риторике довольно часто кооперировалась с КПРФ для принятия или проваливания тех или иных законопроектов, зачем были нужны такие кооперации?

— Здесь несколько моментов, надо смотреть каждый вектор. Общий вектор заключался в том, что коммунисты в тот момент стали очень эффективно использовать различного рода популистскую риторику, связанную с обеспечением социальной защищенности людей. ЛДПР тоже придерживалась этой идеологии, и поэтому, когда шло голосование по каким-то социально-значимым законам, то, как правило, из объективной позиции ЛДПР и коммунисты голосовали одинаково. Кстати, Явлинский тоже, как правило, на эти законы отвечал своим положительным голосованием. Это объективный тренд.

Во-вторых, конечно, по каждому закону шли настоящие дебаты в отличие от нынешней Думы. И естественно, там были разные точки зрения. Естественно, что эти разные точки зрения у кого-то сходились, у кого-то расходились.

— Некоторые из Ваших коллег говорят, что тогда со стороны исполнительной власти на депутатов оказывалось давление, Вы испытывали что-то подобное на себе?

— Ничего подобного я не ощущал. Были попытки подкупа депутатов. Это мне известно, но какого-то административного давления, безусловно, не было.

— Вы были главой Комитета по труду и социальной политике, как Вы считаете, Вам удалось реализовать свои проекты и идеи в рамках работы в этом комитете?

— В определенной степени я реализовался. Это была неожиданная для меня деятельность, и она меня очень увлекла. Потом еще на много лет я погрузился в социальную политику. А что касается вклада моих коллег и нашего комитета, в том числе и меня, практически все законы, связанные с социальной жизнью нашего общества были приняты за эти два года. Достаточно сказать, что только я соавтор около 70 законов. Как то: законы о ветеранах, о минимальной оплате труда, о профсоюзах, о разрешении коллективных трудовых споров, о занятости. Иными словами, весь пакет социальных законов, по которым мы живем сейчас. На данный момент уже сделано много поправок, но вся основа была заложена тогда и сделана всего за два года. Мы тогда приняли много законов, и они были основополагающими.

— Можете назвать самый значимый закон для страны из тех, что приняла первая Госдума?

— Думаю, самым важным была, конечно, амнистия и Меморандум о согласии. Это было определённым камертоном для общества. Смысл в том, чтобы не устраивать охоту на ведьм, а прийти к определенному согласию. Для общественного резонанса, думаю, это самое важное. А также вся основная законодательная база, заложенная в эти два года, что работала Дума.

— К вопросу о Меморандуме. Приняв его, Вы тем самым достигли согласия в обществе?

— Нет. Это же иллюзия, что, приняв бумагу, можно достигнуть согласия. Мы просто дали обществу сигнал, по какому вектору мы будем развиваться. И здоровая часть общества прислушалась к этому сигналу.

— Первая Дума была местом для дискуссий?

— Абсолютно. Это было место для дискуссий. Ни один закон не принимался тупым голосованием. Все законы обсуждались, и в обсуждении использовались аргументы и ничто иное.

— А как долго сохранялась такая дискуссионность?

— Я был в первой и второй Думах. И в первой, и во второй дискуссионность сохранялась. В первой накал больше, во второй меньше. Когда я пришел потом в шестую Думу, этого уже не было.

— Многие Ваши коллеги высказывают мнение, что смысл первой Думы был в принятии выборного законодательства. Однако, при этом, за неполные два года работы около 500 законов она приняла и примерно столько же оставила в наследство второму созыву. Вы согласны с тем, что основная цель Думы была принять избирательное законодательство?

— Категорически не согласен. На самом деле, избирательное законодательство, конечно, волнует все политические партии, но больше всего волнует администрацию президента. И по их представлению, мы шарахаемся то вправо, то влево. То избираемся, то не избираемся, то списками, то по одномандатному и т.д. Это всё политические игры конъюнктурные. Первая Дума была выше этого. Главным был и Гражданский кодекс, и законы об изменении Трудового кодекса, и создание системы социальной защиты в обществе, и создание определенных стимулов для развития экономики. Тот романтизм, о котором я упоминал, он выражается в том, что для депутатов их собственная судьба не была определяющей по одной простой причине — люди себя чувствовали причастными к мощнейшим и огромным изменениям, которые происходят в обществе. На кону была не твоя судьба, а то, что ты можешь повлиять на судьбу страны, принимая решения, внося законы, высказывая свою точку зрения. Вот этот вот романтизм, которого уже не было во второй Думе, он никак не делал избирательное законодательство определяющим.

— И последнее, продолжите фразу: «Госдума России первого созыва – это…»?

— Госдума России первого созыва — это надежда на светлое будущее. Мы все жили этой надеждой, что мы творим историю и она будет лучше, чем была.

Справка: КАЛАШНИКОВ СЕРГЕЙ ВЯЧЕСЛАВОВИЧ.

Родился в 1951 году.

В 1975 году окончил обучение на факультете психологии в ЛГУ.

С 1975 года 1976 года преподавал в НГТУ.

С 1976 по 1979 год обучался в аспирантуре Института психологии АПН СССР.

С 1980 по 1988 год был доцентом, заведующим кафедрой управления МГТУ.

В 1988 году окончил Академию народного хозяйства при Совете министров СССР.

В 1997 году окончил Дипломатическую академию МИДа России

До 1993 года занимался экономической деятельностью.

С 1979 по 1991 год работал на ПО (с 1990 ОАО) «Красногорский завод им. С.А. Зверева». На нём занимал должность начальника бюро новых методов кадровой работы социально-психологической службы

С 1985 по 1988 год занимал должность начальника отдела Министерства оборонной промышленности СССР.

С 1990 по 1993 год президент АО Торговый дом «Нефтехим».

С 1992 по 1993 год был генеральным директором Международной ассоциации защиты от безработицы и бедности.

В 1993 году избран депутатом Государственной Думы по списку партии ЛДПР. В 1995 году избран вновь. С 1993 года он возглавлял думский комитет по труду и социальной защите.

С 1994 по 1998 год являлся председателем постоянной комиссии по социальной политике Межпарламентской Ассамблеи государств–участников СНГ.

25 сентября 1998 года указом президента назначен на пост министра труда и социального развития Российской Федерации.

30 сентября вступил в должность. Проработал в правительствах: Евгения Примакова, Сергея Степашина, Владимира Путина, в состав правительства Михаила Касьянова не вошёл. 18 мая 2000 года освобождён от должности.

С 2000 по 2003 год являлся заместителем Государственного секретаря — член Постоянного Комитета Союзного государства.

С 2003 по 2008 год — директор Департамента социального развития Аппарата Правительства РФ (с 26 апреля 2004 года Департамент социального развития и охраны окружающей среды).

Указом Президента РФ от 27 октября 2007 года получил звание Действительный государственный советник РФ 1 класса.

25 марта 2008 года назначен председателем Фонда социального страхования РФ, 29 января 2010 года освобожден от этой должности по собственной просьбе.

На съезде ЛДПР, который проходил 13 сентября 2011 года, выдвинут кандидатом в депутаты Государственной Думы шестого созыва под номером 6 в составе федеральной части списка кандидатов.

4 декабря 2011 года был избран. В Госдуме он возглавил Комитет по охране здоровья.

С 29 сентября 2015 года — член Совета Федерации Федерального собрания Российской Федерации. Первый заместитель председателя Комитета Совета Федерации по экономической политике.

Беседовал журналист, исполнительный директор историографического сообщества «Политика на сломе эпох» Артем Амелин.