Аркадий Смолин, специальный корреспондент РАПСИ

Попытки сотрудников Хамовнического и Замоскворецкого судов лишить репортеров возможностей полноценно выполнять свою работу на процессах по делам Pussy Riot и Расула Мирзаева вызвали у юристов и журналистов опасения, что судебная власть затеяла ревизию закона 262 об открытости судебной системы спустя лишь два года со вступления его в силу.

Однако первые же комментарии государственных лиц прояснили ситуацию: по всей видимости, речь идет не о разводе с журналистами, а скорее о попытке выстроить эти взаимоотношения по западной формуле.

На первый взгляд кажется, будто российская судебная система во имя задачи соответствия международным канонам делает ставку на англо-саксонскую модель: защиту человеческого достоинства участников процесса и повышение морального авторитета судей.

В этой связи ревизии подвергается не столько отношение к работе журналистов, сколько соответствие российских законов и имеющейся правовой практики актуальным задачам, которые сейчас стоят перед судебной системой.

Об этом прямо могут свидетельствовать заявления пресс-службы Мосгорсуда, призвавшей журналистов руководствоваться в ходе освещения открытого судебного процесса не только законодательством, но и здравым смыслом. Налицо противопоставление этих понятий.

Характерно, что пресс-служба Мосгорсуда апеллирует не к конкретным пунктам закона, а к самосознанию журналистов: им предлагается внять разумной "рекомендации" двух столичных судов излагать показания свидетелей только в косвенной речи и после окончания допроса

Никто и не спорит, что это противоречит российским законам и статье 122 Конституции РФ. Вопрос, по сути, ставится другим образом: насколько адекватны имеющиеся законы, когда речь идет о защите человеческого достоинства, о моральном авторитете судьи и повышении доверия населения к суду?

Зарубежный опыт

Представитель правительства РФ в высших судебных инстанциях Михаил Барщевский приводит в пример практику США, где в судах, по его словам, вообще запрещена съемка и трансляция процессов, разрешены только пересказ и рисунок. Эту специфическую особенность англо-саксонского судопроизводства можно рассматривать как часть общей традиции защиты частной собственности, в том числе и прайвеси, характерной для Британии и США.

В этих странах съемка внутреннего пространства домов, гостиниц, некоторых больниц разрешается только с согласия владельцев помещений. Аналогичное правило касается и съемки людей. Расширение данного закона на судебный процесс предотвращает потенциальную угрозу подрыва достоинства суда путем распространения снимков, представляющих участников процесса в неприглядном виде. Официально же запрет на фотосъемку мотивирован заботой о безопасности свидетелей, которые могут случайно попасть в кадр.

Поскольку неграмотные, эпатажные и попросту некомпетентные показания участников процесса способны еще больше, чем фотоснимки, создать негативное представление о справедливости судебного процесса у посторонних наблюдателей, можно найти логику и в запрете на текстовую трансляцию в онлайн-режиме.

В таком контексте, рекомендация устная и физическая (при помощи плеч и рук приставов) московских судей российским репортерам соблюдать американские нормы, по сути, возлагает на журналистов большую часть ответственности за безопасность свидетелей – их здоровья, в том числе и эмоционального. Ведь даже простое цитирование в СМИ (с последующим обсуждением в соцсетях и блогах, оскорблениями и преследованием в сети и реальности) их показаний может усугубить моральную травму потерпевших и потенциально довести их до нервного срыва. Что уже грозит обернуться для журналистов даже уголовной ответственностью.

Судьи не имеют никакой возможности по закону сделать закрытыми процессы в Хамовническом и Замоскворецком судах. Ведь там не идет речи ни о государственной тайне, ни о преступлении против половой неприкосновенности личности, ни о других конкретных требованиях, которые предусматривают закрытие процесса. А если процесс признан открытым, то УПК никак не ограничивает работу журналистов в судах. В законе о СМИ по этой теме говорится только о тайне следствия; то, что публично оглашено, не может быть запрещено.

При этом судьи понимают, что неправомерное закрытие процесса грозит его отменой. Такие случаи уже бывали. Например, обвинительный приговор в отношении фигуранта дела о взрыве памятника Николаю II был отменен после того, как ЕСПЧ признал неправомерность закрытие процесса.

Полупрецедентное право

Нынешняя активность московских судов выглядит весьма сомнительно с правовой точки зрения, но заслуживает внимания, если судебная система, действительно, делает ставку на англо-саксонскую модель: защиту моральных ценностей каждого гражданина, и сакрализацию правосудия, заключающуюся в негласном запрете на критику судьи, а также в превалировании его требований над законодательством.

Фактически речь идет о создании в России полупрецедентного права: рассмотрении резонансных случаев в особом порядке, руководствуясь больше интересами общества, чем жесткими нормами законов. Приговор по знаковому делу создает прецедент для оценки другими судами подобных правонарушений и преступлений. Можно сказать, суд берет на себя законотворческую функцию.

Теоретически это бремя, добровольно взваливаемое на свои плечи судьями, заслуживает уважения, поскольку отечественные законодатели очевидным образом не угоняются за стремительно меняющимися условиями существования российского общества. Однако остается вопрос: на чьи интересы ориентированы эти прецедентные законы? Ведь продемонстрированная нам на прошлой неделе формула ограничения работы журналистов на судебных процессах хоть и заимствована из зарубежной практики, но вовсе не американской и не британской, как нам пытаются внушить.

Постановление Верховного Суда США гласит, что прессе нельзя запретить сообщать о происходящем в открытом для публики зале суда. Некоторые из штатов разрешили фотосъемку и электронное освещение судов на постоянной основе. Еще двадцать лет назад 90% штатов разрешили освещать судебные процессы в электронных СМИ.

В частности, в этом году Верховный суд Иллинойса впервые за свою 194-летнюю историю разрешил аудио- и видеозапись и фотосъемки в судах штата. "За этим стоит простая идея. Нам нужно, чтобы суды были более открытыми. Позволяя широкой публике следить за тем, что происходит в залах судов, съемка поможет контролировать работу госорганов", - считает председатель Верховного суда штата Томас Килбрайд.

А 28 марта этого года и власти Великобритании впервые с 1925 года разрешили представителям СМИ вести видео и фотосъемку в зале суда.

"Нужно дать людям возможность видеть, как вершится правосудие. Правительство и представители судебной власти намерены добиться большей прозрачности судов, для лучшего понимания обществом всех аспектов их работы", - приводит Independent слова пресс-секретаря министерства юстиции Великобритании.

Получается, доминирующей идеей реформ в англо-саксонской судебной системе сегодня является расширения возможностей общества контролировать ее работу. Именно таким образом судьи намереваются повышать свой статус и общественное доверие к правосудию.

Российское правосудие в этот же самый момент движется в диаметрально противоположном направлении. Так кто же тогда служит ориентиром для него? И кому выгодна эта неожиданная смена курса?

Прецедент Тимошенко

Факты свидетельствуют, что образцом для подражания российским служителям Фемиды стал успешный опыт наших юго-западных соседей – украинских судов. Буквально три месяца назад, 20 апреля, судья Киевского районного суда Харькова Константин Садовский принял решение запретить не только фото-, видеосъемку, но и трансляцию судебного процесса против экс-премьера Украины Юлии Тимошенко относительно деятельности корпорации ЕЭСУ.

Аргументация харьковского судьи почти дословно была повторена его московскими коллегами: суд, в соответствии с действующим законодательством, "должен обеспечить невозможность общения свидетелей". "В случае трансляции судебного процесса этот принцип обеспечить будет невозможно", - сказал Садовский.

"Отказ в проведении фото-, видеосъемки, трансляции никоим образом не нарушает принцип гласности и открытости судебного разбирательства, поскольку это уголовное дело рассматривается в открытом судебном заседании", - сформулировал герметичный парадокс Садовский.

Получается, ограничение работы репортеров, на самом-то деле, вовсе не преследует цели заботы о безопасности свидетелей, о моральном состоянии общества и доверии к суду. И тот добровольно-принудительный выбор между законом и рекомендацией судьи, перед которым ставят российских репортеров столичные суды, может преследовать какие угодно цели, но только не усовершенствование прецедентных законов и судебной практики.

В чьих интересах российские суды копируют украинский опыт, обществу, лишенному полноценной полифоничной трансляции из зала суда, остается только догадываться.